Борис Изюмский - Море для смелых

— Подумай, где можно достать эту книгу!

Купила три: Павлу Громакову, Саше и себе.

Недели две назад она услышала, как Громаков объяснял декану: пропустил занятие потому, что отвозил сына и жену в больницу. О том, что у Павла плохо с деньгами, Лешка догадалась, увидев несколько раз, как скудно он завтракал. Она подговорила группу сделать складчину (Кодинец небрежным жестом внес больше всех) и, вложив деньги в конверт, написала на нем: «От профкома на лечение сына».

Лицо Павла пошло красными пятнами, когда она вручала ему конверт.

— Что за глупости… благотворительность…

— Перестань! — строго сказала ему Лешка. — Это решение коллектива. И потом мы настаиваем, чтобы тебе дали комнату в общежитии.

Он взял конверт, пробормотал, что «отработает». Чудак, конечно, отработает.

…По дороге Панарин вспомнил самую свежую новость:

— Валентину Ивановну назначили директором филиала научно исследовательского института.

— Уехала?! — огорченно воскликнула Лешка.

— Зачем уезжать? — с кавказским акцентом произнес Панарин. При комбинате филиал, совсем свой.

— Дожили!

— Между прочим, стараемся! — в тон ей подтвердил Стась. — С инженерной бригадой автоматизировали отделение первых неомыляемых из автоклавов… Чуешь? Нам за это причиталось две тысячи рубликов в новых деньгах. Решили: внести в копилку строительства заводского клуба. Потап на этой стройке уже часов двадцать отработал.

«Через три года приеду на стажировку непременно сюда, — пообещала самой себе Лешка, — непременно».

Вдали, за лесной полосой, в изморози прошел поезд, протянув белый гребень.

— Алка-то где? — неожиданно строго спросила Лешка.

— Звонарева для меня не существует, — сухо ответил Стась умолк. Видно, и сейчас не хотел говорить об этом.

Они подошли к площади. Внизу серебрилась снежная равнина застывшего моря. Точь-в-точь такая, какую видела с Игорем после музыкального вечера. «С Игорем Сергеевичем», — поправила она себя.

Нет, пожалуй, не такая… Ближе к плотине здесь начинались синие разводы подтаявшего льда вперемежку со снежными волнам. — Ну, Стасик, большое спасибо, теперь я сама… Заходи вечером.

— Зайду…

Дома начался переполох, мама по своему обыкновению прослезилась. Отец, сунув книгу под мышку, ходил вокруг Лешки и приговаривал:

— Все по порядку расскажешь, все.

Ему даже не верилось, что вот эта девушка — его Лешка и что это она, когда ей был годик, вечно потрошила его папиросы.

А она объявила ему сейчас, что узнала отличный способ лечения гастрита. Надо только приготовить «серебряную воду».

— Понимаешь, щепотку соды на баллон дистиллированной воды и двадцать минут пропускать ток через этот раствор… анод — чистое серебро… Церковники так делали свою «святую воду».

Неимоверно вытянувшийся Севка, когда она пыталась поцеловав его в щеку, уклонился от родственных излияний, ломким баском сказал:

— Университетские нежности! — Но не сводил с нее преданных глаз. Волосы у него похожи на желто-коричневый плюш, впереди мысок. О таком говорят: «Корова языком лизнула».

— Мам, ими пахнет, — потянула Лешка носом.

— Верно, доченька, сейчас, — и чуть не бегом принесла целое блюдо пирожков с тыквой.

После обеда к Юрасовым пришли Потап и Надя. На Потапе светлый свитер («Такой у Игоря Сергеевича есть»).

А главное… усы. Топтыга и усы! Рыжеватые, редкие, их так и хотелось пощипать, попробовать — не отклеятся ли? Настоящие? Надя, немного бледнее обычного, выглядела красавицей в своем темном, ладно облегающем ее спортивную фигуру платье. На Потапа она смотрит не отрываясь, будто боится упустить хотя бы слово, сказанное им, и старается держаться все время поближе к нему.

— Мой Топтыга только из Москвы… Был на Выставке достижений, — в первую же минуту сообщила Надя Лешке и нежно притронулась к рукаву мужа, будто проверяя, здесь ли он.

— Был. Все нормально, — густым басом подтвердил Потап, — в павильоне механизации на весь срок увяз…

— Знаешь, — сделала новое сообщение Надя, — к нам приезжал тот корреспондент, что о Вере писал… Будет с Потапчиком брошюру создавать — о его опыте бульдозериста…

— Разбитной дядька, — неопределенно сказал Лобунец. И, вздохнув, мрачно предположил: — Такое создаст — ахнете!

Когда Потап на несколько минут ушел с Севкой в его комнату посмотреть новую модель глиссера, Надя, прильнув к Лешке, доверчиво прошептала:

— Ох, девонька, если бы только знала, как я его люблю! — И совсем на ухо: — Маленький Топтыжка будет. Иногда даже страшно своего счастья — может ли такое долго продолжаться?..

Надя посмотрела на дверь, за которой скрылся Потап.

— Он все рвется куда-то. Теперь вбил себе в голову Африку — далась она ему! Вот так сделает…

Показывая, как именно делает Потап, Надя одним коленом уперлась в сиденье стула, лицом к спинке, обхватила спинку пальцами и стала удивительно походить на Топтыту.

— Глаза уставит в одну точку… совсем чужие… И говорит: «Я б их там научил».. Представляешь? В Африке!

Лешке почему-то смешно и как-то немного неловко за Надю: зачем она так теряет себя? Неужели и ее, Лешку, когда-нибудь обезволит любовь? Ну, любишь, но и сама собой оставайся.

— А что у Стася с Алкой произошло? — настойчиво пытается дознаться она.

— Ой, не говори! Я прямо возмущена до глубины души. Представляешь, она влюбилась в инженера Мигуна и сама в этом призналась Панарину. Ну как можно так переметываться?

«Что бы Надя сказала обо мне, — с ужасом подумала Лешка, — если бы узнала об Игоре Сергеевиче?»

Она ясно увидела: рабочее собрание, прокурора за столом, бледного, с опущенной головой Виктора, выступление с места Нади: «С Виктором дружит одна девушка…» Знала бы она сейчас…

«А, собственно, что произошло? — тут же стала Лешка мысленно защищаться, как делала это в Верин приезд. — Просто содержательный человек…»

«Но ведь обманываешь, — стыдил и обличал ее кто-то, — а почему так часто думаешь о нем?»

На мгновение представила Багрянцева: гладкий зачес почти льняных волос… при улыбке вспыхивающий у глаза серпик… воротничок рубахи поверх пиджака — галстуков не признает. Даже голос его услышала, будто здесь он, в комнате.

Она решительно замотала головой, отгоняя этот образ, продолжила спор: «Мало ли о ком я могу думать! А Виктор мне друг… Самый дорогой. Но почему он перестал писать? Надо во всем разобраться. Честно и прямо…».

Еще когда она училась в восьмом классе и увидела в театре шиллеровскую пьесу «Коварство и любовь», она дала себе зарок: всегда открыто выяснять свои отношения с людьми, не идти на поводу у недомолвок, коварных случайностей, не разрешать им командовать собой. Она завтра же разыщет Виктора, и то ненужное, что пытается разъединить их, что стало между ними, должно исчезнуть.