Борис Изюмский - Море для смелых

— Не много ли мудрости? — перебивает она.

И все же даже при этих недостатках Саша искренне полюбила ее. Они почти не ссорились. Только один раз, перед экзаменами…

В дружбе часто кто-то кому-то подчиняется. Верховодила и Лешка. Саша не придавала этому особого значения — пусть себе, если нравится. Но однажды между ними пробежала черная кошка.

Увлекшись общественными делами, Лешка почти забросила учение. Саша честно сказала ей:

— Ты мало занимаешься. Тебе, наверно, все в жизни легко давалось, ты и теперь думаешь взять с налету.

— Совсем нелегко, и никаких налетов! — возмутилась Лешка. — А зубрилкой не буду!

— Я усидчивая, — обиделась Саша.

Экзамен показал, кто был прав. А тогда Лешка два дня не разговаривала. Видно было, что терзается, а не подходит. Саша нашла в себе благоразумие, после лекции оказала:

— Хватит дуться… Пошли в библиотеку.

Лешка строптиво подергивала бровями, но согласилась.

И правильно, чрезмерная обидчивость не украшает человека.

После этого, познав горечь раздора, они стали и вовсе неразлучны, а Лешка убавила командирский тон.

«…Кажется, оладья подгорела!»

В кухню заглянул невысокий чернявый парень, похожий на цыганенка. Светлую фуражку он держал в руках. Волосы у него, как синеватая стружка.

— Вы не скажете, где живет Юрасова? — спросил парень.

Саша сразу догадалась — Виктор. Она выключила электроплитку, подхватила тарелку с оладьями и со словами: «Пойдемте к нам в комнату. Я сейчас разыщу Лешку», — повела Виктора коридором. Походка у Саши быстрая, немного враскачку.

Лешку она обнаружила в пустынном красном уголке за учебником. «Салон для чтения» комендантша заперла, объявив, что будет чинить ванну. Устыдилась, наверно.

Когда Саша появилась в красном уголке, Лешка как раз думала о Викторе. Разве плохо она относилась к нему? Всеми силами хотела помочь. Знала — это долг ее. Но ведь не всякий долг — непременно любовь. И все же это было светлое чувство.

— На цыганенка похож? — встрепенулась она, услышав рассказ Саши.

— Да, глазищи такие черные… Сидит у нас в комнате — дымит. Я перед ним оладьи поставила…

Вбежать сейчас в комнату и, не стесняясь Саши, обнять, поцеловать Виктора. И все возвратится.

Она тяжело вздохнула. Нет, ничего не возвратится.

— Пойдем, Сашуня…

Но Саша по дороге исчезла, и, когда Лешка вошла в свою комнату, там у стола в пальто сидел один Виктор.

— Здравствуй! — как могла проще сказала Лешка и протянула руку. — Ты давно приехал? Раздевайся. А у нас послезавтра первый весенний экзамен. Я аж почернела, так готовлюсь.

Он хмуро посмотрел: и правда похудела, осунулась, глаза усталые, недосыпает, что ли?

— Ничего, я ненадолго… Сегодня приехал…

Он глотнул слюну, жестко сказал:

— Видел тебя днем с этим… ассистентом.

Лешка сначала не поняла, потом расхохоталась, села на табурет:

— Да это Кодинец! Шалопай из нашей группы. Мы его на комитет вызывали. Пригрозили выгнать из университета, как бездельника. Представляешь, до чего додумался: берет у прокатной станции легковую машину и рыщет по городу в поисках пассажиров. Ну, дали ж мы ему за такой «заработок!» Саша говорит: «А в кочегарке тебе что — аристократическое происхождение не позволяет работать?»

Виктор слушал с сияющим лицом. Фу-у, гора с плеч. А ему-то померещилось!

Лешка продолжала так, будто они только вчера расстались и она все это не успела ему досказать:

— Так ты представляешь, Кодинец сам перешел в наступление: «Вы, говорит, не воспитываете меня, а издеваетесь… Кто мне сегодня в портфель сунул кусок черного хлеба?»

Тут я не выдержала: «Я, говорю, чтобы ты знал цену хлебу…» А Багрянцев улыбнулся: «Нужное знание».

«И все же это мне чужое, — с горечью думает Виктор, — а она живет этим. Но надо задать самый трудный вопрос».

— А ты… Багрянцева… любишь? — совсем неожиданно для Лешки выдавил он из себя.

Она вспыхнула, тихо произнесла:

— Да что ты?!

Пальцы ее трепетно пробежали по скатерти на столе.

Но он-то, он-то видит и знает. До хруста сжал ее руку:

— Отличницей хочешь стать, вот для чего тебе ассистенты-аспиранты понадобились.

И, уже не в состоянии сдержать гнев, выкрикнул:

— Шкура!

Она выдернула руку, встала. Вот как он заговорил! Если до этого и была к нему жалость, сейчас все отлетело прочь.

— Я тебя не боюсь… Ни звериных повадок твоих, ни оскорблений…

Он спохватился. Что сказал? Что наделал? Ведь хотел по-хорошему…

Рука его бессильно упала на колено. На руке знакомая татуировка: бубновый туз, водочная бутылка, женщина. И нравоучительная надпись, которая всегда смешила Лешку: «Это нас губит».

— Ты прости… Я не знаю, что со мной… Это во мне Шеремет говорил…

Она сердцем поняла, как ему сейчас тяжело, как трудно было сделать это признание, и тоже смягчилась:

— Я, Витя, хочу уважать тебя, не вспоминать плохо…

— Вспоминать? — он поднял глаза, в них была боль.

— Знаешь. Витя, очень мы разные люди.

Посмотрела прямо в глаза.

— Ну, совсем…

— Разве это плохо? — как-то вяло, уже ни на что не надеясь, спросил он и отвел глаза — не мог больше смотреть в беспощадную глубину.

— Я не так сказала — несовместимо разные… Я очень хочу тебе добра, готова для тебя на многое… Но того, что на всю жизнь… единственного… нет. Я путано говорю?

— Нет, я все понимаю. — Он поднялся. Уйти. Уйти, но так, чтобы не быть жалким, выпрашивающим, сохранить гордость. Счастье не вымаливают. — Ты не думай. Я тебя не виню. Я ведь зашел сказать… что женюсь на Анжеле…

Виктор еще с секунду поглядел на нее, словно вбирал навсегда и этот решительный овал лица и растерянные глаза.

— Прощай, — сказал он и пошел к двери.

Лешка долго сидит одна у стола. Как все это больно. Хочется реветь, а слез нет, и потому еще тяжелее. Пришла Зоя, принесла банку инжирного джема, потом заявилась как ни в чем не бывало в сопровождении своего Студентуса-юрфакуса Саша, заглянула в комнату да так и осталась Нелька, а вслед за ней Павел и со старшего курса Андрей, что когда-то прославился забавной эстафетой. Этот, кажется, имел какие-то виды на Зою.

Сначала говорили о предстоящих экзаменах, потом, покончив с оладьями, — о литературе.

— Сейчас почти все книги серые, на одну колодку сделаны, — безапелляционно заявляет Прозоровская, подчесывая гребешком волосы вверх, — с первой страницы знаешь, чем закончится.

— Ты какие читала? — настораживаясь, спрашивает Павел, и желваки начинают играть под его туго натянутой на щеках кожей.

— Миллион, — вздергивает голову Нелли, и Павлу становится ясно — читала она не ахти сколько.

— Не могу с тобой согласиться, — начинает было он, но Прозоровская перебивает: