Борис Изюмский - Море для смелых

А вон школьная учительница химии Анна Михайловна, у которой Леокадия и Вера учились три года. Да какая же Анна Михайловна старенькая, седенькая, сгорбленная! Ей, наверно, за шестьдесят.

— Здравствуйте, Анна Михайловна!

— Здравствуй, Юрасова. Ну, напрыгалась, утихомирилась?

— Нет еще, не очень, — тоненьким голосом ответила Лешка.

— Я порадовалась, узнав, что мы теперь коллеги… Только, признаться, не могу представить тебя спокойно стоящей на одном месте.

— Трудно, но стою.

— Ну, смотри!

Леокадия вошла в зал заседаний и… увидела Куприянова. После новогодней ночи она впервые встретила его.

Алексей Михайлович сидел справа у окна и подавал ей знаки: мол, идите сюда, есть свободное место.

Когда Леокадия пробралась к нему, лицо Куприянова показалось ей старше, чем тогда у Альзиных, и очень усталым.

— Пропавшая грамота! — радуясь, пожал он ее руку. — Честное слово, я даже соскучился.

— И я, — невольно вырвалось у Леокадии.

Может быть, надо было смолчать, ответить неопределеннее? Но она просто не могла и не хотела хитрить с ним, кокетничать или говорить неправду даже в пустяке. Да и к чему это, если она действительно рада встрече?

После доклада на трибуну взошел какой-то страшно нудный оратор с фамилией, никак ему не подходящей, — Зайко.

Куприянов достал блокнот и написал: «По-моему, лучше товарища назвать Зайцескуков».

Леокадия взяла из рук Алексея Михайловича блокнот и вписала: «Или Зайценскук». Они поочередно стали придумывать фамилии выступавшему, называя его Зайчевским, Зайцешвили, Зайчуком, Зайштейном, Заюшечкиным, Зайкинидзе и, наконец, Амир-оглы-Зайчевым.

Но выступлению, несмотря на постукивание председательствующего ручкой о графин, не было видно конца. Тогда Куприянов, взял областную газету и, разыскав на ее последней странице объявление «Завтра в кино и театрах», ткнул пальцем в название «Сказка о потерянном времени».

Леокадии показалась, что председательствующий смотрит на них осуждающе, и она провела карандашом по названиям двух других картин:

«Тишина». «Вызываем огонь на себя».

Он нашел «Свет далекой звезды» и посмотрел на Юрасову незаметно для нее: ему казалось, он знает ее давным-давно, даже эту прядку над неяркой угловатой бровью. Леокадию Алексеевну не назовешь красивой, хорошенькой, в толпе, наверно, она даже неприметна. Но вот стоит с ней заговорить, стоит ей улыбнуться…

После новогоднего вечера он часто думал о ней, вспоминал квартиру Альзиных, ночные улицы Пятиморска, свои перчатки на маленьких руках Леокадии.

…Она подняла голову, немного печально чему-то улыбнулась. Улыбка началась в глазах, мягким отсветом залила щеки и потом затрепетала на губах. И столько в ней было обаяния, что он не смог сразу отвести глаза. А Леокадия покраснела, нахмурилась и начала внимательно слушать оратора. Разговор становился интересным: обещали помочь интернату и рабочие с комбината и заведующая гороно — молодая женщина с энергичным лицом.

Позже, придя домой, Леокадия с грустью подумала, что опять, наверно, несколько месяцев не увидит Куприянова.

И все-таки эти часы, проведенные сегодня рядом, были продолжением новогодних, были часами, принадлежащими теперь им обоим.

Но тут же Леокадия строго сказала себе, что нет, вела она себя все же легкомысленно и Куприянов вправе думать о ней плохо.

Отец встретил Леокадию ликующий и праздничный: из Воениздата ему прислали авторский экземпляр «Записок партизана».

— Ты посмотри, все до слова оставили…

За последний год отец стал еще сутулее, щеки его совсем ввалились, волосы поредели.

— Поздравляю!

Она поцеловала его в щеку, как в детстве, громко чмокнув, и с тоской подумала, что вот мама не дожила… И он, наверное, подумал об этом же, потому что торопливо ушел в свою комнату.

Из кухни явился Севка, пробасил покровительственно:

— Ужинать будешь?

Он много выше сестры, рыжий мысок на голове все же сумел смирить водой и полотенцем, зализал вверх долготерпением.

— Обедать буду, — отвечает она.

Глядя на Севку, понимаешь, как много все же утекло воды. За столом они сидят друг против друга, и Севка рассказывает:

— Установили полиэтиленовые трубы. Представляешь, их не разъедают ни кислоты, ни щелочи. А легкие!.. И свариваются — будь здоров!

— Какое давление выдерживают?

— До десяти атмосфер.

Севка работает на расфасовочном аппарате. Леокадия, когда водила своих ребят на комбинат, задержала их возле хитрого Севкиного аппарата. Машина сама брала картонку, заворачивала углы, делала коробку, подклеивала ей донышко, насыпала порошок, щеточкой сбрасывала лишнее с крышки, заклеивала сверху и по пять штук сдавала на конвейер.

Рындин восхищенно поцокал языком:

— Ушлая!

А Севка подмигнул ему: мол, точно!

Юрасов-младший наливает сестре чай, говорит мечтательно:

— Надо думать об электронных устройствах. Мой аппарат вчерашний день. Вычислители должны помогать предсказывать свойства соединения. В книге «Будущее химии» Альзин пишет, что при изучении молекулярных структур потребуется радиолокаторное оборудование…

Да неужто это Севка? Тот самый, который лет восемь назад просил у нее:

— Дай мне две копейки.

— Зачем? — интересовалась она.

— Я брошу в автомат для папирос.

— Зачем?

— Уничтожу папиросу, чтобы было на одну меньше. Я дал клятву.

— Кому?

— Автомату!

А теперь… бредит электронными устройствами и радиолокаторным оборудованием. Собственно, он всегда был фантазером и почемучкой. Если Севка в детстве тянул: «Лё-о-о», — это уже был позывной перед вопросом, и, когда у Лешки было настроение отвечать, она произносила: «Куа-куа…»

— Лё, какой величины Саргассово море?

— Лё, что значит «опасный узурпатор»?

— Лё, как опохмеляются рассолом?

Вопросы распирали его, и, устав отвечать на них, сестра давала отбой:

— Мэ-э-э-э… — Значит — отстань, надоел, прекрати!

— Альзин в своей книге утверждает, — увлеченно говорит Севка, — что главное — проникнуть в ультрамикроскопический мир атомов и молекул, узнать законы, которыми управляется этот мир. И потом — постигнуть химические основы жизни. Григорий Захарович убежден, что это поможет раскрыть природу рака, шизофрении, победить их… Ведь каждый из нас — носитель почти всех химических элементов…

Леокадия прерывает витийство брата:

— С Оленькой, Всеволод Алексеевич, встречаетесь?

Он сразу сваливается с поднебесья на землю.

— А то! Каждый день!

Оля заканчивает одиннадцатый класс, и Севка, недавно познакомившись с ней, сказал сестре, что «это очень серьезно».

А три года назад писал девчонке в классе: