Борис Изюмский - Море для смелых

— Прекратите! — сдавленным шепотом, но так, что блондинка обернулась, потребовала Леокадия.

Пожилая женщина в очках, сидящая рядом с Юрасовой, тихо, насмешкой в голосе сказала:

— Это его жена.

Минут десять спустя Леокадия, пригибаясь, пробралась к выходу.

Ощущение у нее было такое, будто ее изгнали из зала: было и стыдно, и обидно, и что-то оскорбительное мерещилось ей. Зачем он пошла? Зачем вообще думает об этом человеке?

Рядом, сейчас, не задевая ее, жил город. Сновали автобусы, многоэтажные корпуса домов были заполнены чужими жизнями, и где-то его квартира, его, чужая для нее жизнь.

«Есть ли вообще на свете то великое чувство, о котором писали к сотнях романов, из-за которого ехала в Сибирь Волконская, принимала муки Аксинья? — думала Леокадия. — Или теперь это всё величают „обветшалой романтикой века колымаг“? Неправда, есть!» Она никогда не искала мимолетных знакомств, бездумности случая, но верила тайно, что и к ней придет настоящее.

Розовели клубни туч на зеленоватом небе. Промчался трамвай, выбивая из-под рельсов белые лепестки акации. На перилах высокого гостиничного балкона отдыхали чайки.

Вдали штормило море. Ветер доносил усталое ворчание грома.

Леокадия повернула к морю. Чем ближе подходила она к нему, тем громче становился прибой, теперь уже похожий на пушечную канонаду.

У самого берега Леокадия остановилась. Волны выгибали серые крутые спины, и с них стремительно скатывалась пена. У самого основания набережной какая-то глубинная сила выталкивала высоко вверх белые гейзеры, и ветер стеною нес к земле пенное кружево, и брызги повисали в воздухе.

Подставляя им лицо, Лешка радовалась каждому новому взлету бушующей лохматой стены. Сила моря словно бы входила в Лешку, передавалась ей.

Нет, не минет и ее большое чувство, и она встретит его незагрязненным сердцем.

Успокоенная, Леокадия отправилась в интернат. В канаве у школьного забора, свернувшись, лежал шланг. «Как убитая змея», — подумала Лешка. Оглянулась — никто не видит? — и, перемахнув через невысокий забор, чинно пошла двором.

За поворотом корпуса Рындин и Валерик тянули куда-то провода, а Виктор Нагибов показывал им, как это лучше делать.

Валерик подбежал к Юрасовой. Упругие щеки его измазаны чем-то черным.

— Леокадия Алексеевна, а я утюг починил!

— Давай работай! — недовольно крикнул Рындин. — Хвастать потом будешь.

Леокадия весело поздоровалась с Нагибовым. Молодец, сумел приблизить к себе Рындина. Недели две тому назад у них состоялся вполне «мужской разговор».

Виктор потом рассказал о нем Юрасовой. Разговор начался в механической мастерской. Все ушли, а Рындина Виктор задержал.

— Я хотел бы с тобой начистоту…

Рындин насторожился, подозревая подвох, но Виктор Николаевич ему очень пришелся по душе, и он решил выслушать его.

Нагибов рассказал о бегстве из дому, бродяжничестве, шайке Валета, колонии, о том, как пришел с повинной к прокурору. А потом как взяли его, Нагибова, на поруки. Только, конечно, не рассказал, какую огромную роль в его жизни сыграла Лешка.

Рындин во все глаза глядел на Виктора Николаевича. Так вот, значит, как трудно приходилось и ему. А ведь стал человеком, каким!

— Поверь мне, друг, — как взрослому, говорил Нагибов, — тебе уже сейчас надо готовиться к дальнему пути. Ты кем хочешь стать?

— Капитаном на теплоходе, — едва слышно ответил Рындин, видно с трудом сделав это признание. — Да только разве у меня получится?.. Я в трусах, а не в рубашке родился, — с горечью сказал он…

— А я тебе говорю: получится. Вот немного потеплеет, и будем вместе на море ходить. А пока давай соорудим модель подводной лодки!

— Давайте, — сам не веря своему счастью, выдохнул Рындин.

— Ты, когда захочешь, приходи ко мне домой. У меня есть и и струмент… Я живу на Береговой. Знаешь, где эта улица?

— Знаю…

— Береговая, три. Приходи в эту субботу, часов в шесть.

Рындин с готовностью пообещал:

— Приду.

Леокадия, узнав об этом уговоре, подумала: «Надо в школу пригласить Сергея Долганова». Сергей уже несколько лет нес штурманскую службу на теплоходе «Дунай», а семья его жила в одном дворе с Юрасовыми, даже в одном подъезде.

В коридорах интерната — обычная кутерьма: какой-то свистун дул что есть силы в полый ключ, другой бежал коридором и азартно пришлепывал подметкой.

«Не ошиблась я в Викторе», — думает Леокадия.

Как-то у них в интернате был вечер учителей, пришли в гости Валентина. Ивановна, Стась, Нагибов с женой — скромной женщиной, очень понравившейся Леокадии. Танцуя с Виктором, Лешка впервые за все время спросила его:

— Ты счастлив, Витя?

— Сейчас?

— Нет, вообще в жизни?

Он ответил не сразу.

— Да…

— Я так рада за тебя! — искренне сказала она.

— А ты?

— Счастлива.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Очень хочу, чтобы так и было.

Он тоже был искренен.

В его нынешней семейной жизни не было той пылкой любви, что чувствовал он когда-то к Лешке, но с женой — бесконечно преданной ему Валей — был очень дружен, отвечал ей вниманием, заботой и не без оснований считал, что жизнь у него сложилась хорошо. Хотя порой приходила мысль, что тогда — давным-давно — была первая и неповторимая юношеская любовь, какая бывает у человека однажды.

С новым интересом, словно бы со стороны, приглядывался Виктор к Юрасовой и с радостью замечал то, что осталось в ней от прежней Лешки: прядка, опадающая на невысокий лоб, быстрый, веселый: взгляд зеленоватых глаз — человек с такими глазами не может юлить, — смех до слез, с трудом сдерживаемое озорство… И прямота поступков, слов и решительность.

Но замечал и новое: исчезли шумливость, восторженность, излишняя подвижность. Она теперь любила внимательно слушать взгляд ее все чаще был пытлив. Губы утратили суховатинку, стали: ярче, а брови запушились и даже приобрели золотистый цвет.

…Подошла Лиза Пальчикова. О, великое достижение — без начеса волос над лбом! Теперь она коротко подстрижена и, как пуделек после купания, встряхивает своими кудряшками. Незаметно подбирает их гребешком у шеи — снизу вверх.

— Леокадия Алексеевна, вас разыскивает мужчина… Полный…

«Григорий Захарович!»

— Где он?

— В учительской… — И еще два взмаха расческой.

— Да спрячь ты, наконец, эту злосчастную расческу и иди на самоподготовку.

В учительской действительно расхаживал Альзин, с любопытством поглядывая на картину над диваном: к старой учительнице в класс, видно, в перемену, пришли ее бывшие ученики — офицер и еще один, в штатском костюме и очках. Принесли цветы. В дверях с любопытством толпится малышня.

«Мир этот, конечно, интересен и для нас важен», — думает о школе Альзин. Он уже успел заметить и выставку спортивных наград в вестибюле и гранку в стенгазете «Что читать по химии».