Борис Изюмский - Море для смелых

Обступали воспоминания, от них невозможно было уйти. Вот Вовка, сморщенный, крохотный, — в окне роддома. А вот в три месяца следит за отцом глазами, но как-то по касательной. Если что не по нем, он злится, ревет до сипоты. В семь месяцев у него появились два зуба. Вцепившись в волосы отца, он лопочет свое «А-дяб-дяб». В девять сказал: «Папа». А через два месяца сделал первые четыре шага.

Когда Алексей Михайлович, посадив его, двухлетнего, на плечи, пошел на первомайскую демонстрацию, Вовка кричал:

— Гобиль мира, ур-р-р-р-ра!

После демонстрации спрашивал:

— Ты чего чмокаешь глазами?

И просил:

— Дай я тебя целовну.

Однажды, включив телевизор, Алексей Михайлович ушел в соседнюю комнату. Вовка поднял страшный крик:

— Пап, иди сюда! Здесь показалась баба-яга! Я один боюсь!

А года в три, впервые увидев на улице жеребенка, восхитился:

— Смотри, пап, лошадка без колесиков!

Никогда сын не был дорог Куприянову так, как в эти дни решения и его судьбы.

Каждое его обращение «папа» ранило сердце, и он мысленно просил прощения за то, что собирался сделать.

Куприянов знал по себе, как тяжела жизнь без отца. Ему было двенадцать лет, когда его отец — тоже врач — погиб в автомобильной катастрофе. Через три года мать — ей тогда было столько, сколько ему сейчас, — разрешила себе встречи со вдовцом несколько старше ее.

Алексей возненавидел его. Если приходил домой и встречал этого человека — хлопал дверьми, не отвечал на его вопросы, переставал разговаривать с матерью. Он не хотел делить ее ни с кем. Ему казалось святотатством, что она «так скоро забыла папу», Алексей упорно подсовывал под ее подушку фотографию отца.

Когда же и после этого пришел ненавистный. «бритоголовый», как прозвал его Алексей, он сказал матери:

— Если будешь встречаться с ним — я уйду из дому.

И она смирилась, посвятила остаток своих лет сыну, потом нянчила его Вовку и так умерла, отказавшись, от личной жизни. Что же — именно это классический образец материнской жертвенности? А уйди он из дому, и женщину обвинили бы в том, что она. «поступилась сыном».

И разве не фарисейство — соблюдение в семье только видимости благополучия? Когда не любят друг друга, но боятся пойти наперекор волне, боятся нервотрепки, вмешательства посторонних, боятся утратить свое общественное положение и ханжествуют, ханжествуют.

Володя — почти взрослый человек… Он, конечно, уже чувствует фальшь отношений в семье. И для него самого лучше — честный исход.

Чем больше обо всем этом думал Куприянов, тем тверже было его решение поступить, как велят совесть и чувство!.

Он вошел в столовую, когда Таня что-то старательно шила на швейной машине.

— Давай честно поговорим…

Она посмотрела испуганно.

— Я никогда тебя не обманывал… И сейчас не хочу… Мы не должны жить вместе.

Она поднялась, в глазах ее был ужас.

— Почему?

— Я не люблю тебя.

— Неправда! Ты этого не сказал, неправда!

Он с трудом произнес:

— Это правда.

Тогда она уронила голову на стол и разрыдалась. Горе ее было столь велико, что у Куприянова сдавило горло.

— Я не хотел оскорбить или обидеть тебя…

Она вскочила, светлые волосы ее разметались, глаза смотрели с ненавистью.

— Я знаю — ты с кем-то встречаешься… Я вас выведу на чистую воду!

Он хотел сразу рассказать о Леокадии, о том, что произошло, по сейчас понял: делать этого нельзя.

— Кто она?! — кричала Таня.

— Я буду жить один, — ответил Куприянов и, одевшись, ушел.

Он действительно решил до развода жить в больнице, чтобы не навлечь бед на голову Леокадии.

Пусть все обрушится на него. Он вынесет.

Дверь в учительскую то и дело приоткрывается, и тогда приглушенная волна детских голосов накатывается прибоем. Началась большая перемена, и учительская полна — в коридоре только дежурные.

За то время, что Леокадия работала в школе, она присмотрелась к своим товарищам и многое о них узнала.

Она видела их недостатки, противоречивость характеров. Но главным для нее оставалось все же то, что почти все они любили свою работу, детей, с готовностью помогали ей, новичку, не были в школе людьми случайными, по недоразумению попавшими сюда.

Вон в мягком кресле под стенгазетой сидит, тяжело отдуваясь и дымя папиросой, преподаватель географии Аким Степанович. Он явно запенсионного возраста, а внешне похож на огромный рыболовный поплавок — широкий посередине и заострившийся книзу и кверху. И при ходьбе раскачивается, как поплавок..

Аким Степанович — редкостный знаток истории, литературы, астрономии, минералогии, охотно делится своими книгами, коллекциями. Правда, на уроках у Акима Степановича сущий ералаш, и Юрасовой приходилось не раз журить ребят. Но все же было ясно, что они любят географа за его доброту, знания и за то еще, что он совсем одинок — лет двадцать назад умерла его жена, и он так и не женился. Эта верность вызывала сочувствие многих, в том числе и детей, и если они шалили, то незлобиво, просто используя слабости учителя.

Как-то Аким Степанович сказал Юрасовой:

— Любовь, деточка, это — талант, данный природой…

Чудесный старик!

А о его жизненной истории Леокадия поведала по секрету говорливая преподавательница литературы Полина Семеновна. Ей лет под сорок. Она прекрасно сложена, модно одета, очень обходительна, знает свой предмет, но… всеми правдами и кривдами увиливает от общественных поручений, собраний, отговариваясь неизменным: «Далеко живу».

Леокадии стоило немалых усилий привлечь ее к делам своего класса — провести конференцию, викторину, — но она не отступала от Полины Семеновны, и потом они вместе радовались. Сейчас Полина Семеновна звонит по телефону, отдает распоряжения мужу, что и где купить, а сама опасливо косится на завуча — Аркадия Владимировича — не придумал бы непредвиденных объявлений.

У Аркадия Владимировича правильные черты лица, очень белая кожа, артистичность жестов и голоса. Широченные роговые очки он часто движением носа то приподнимает, то опускает. Аркадий Владимирович курит не затягиваясь, старательно рассеивая ладонью дым. И это кажется тоже театральным.

Он всего на четыре года старше Леокадии, однако завуч образцовый, прирожденный: все помнит, все знает, умен, тактичен, но если надо — умеет потребовать. Его советы по методике уроков точны и полезны.

Неприятна в нем, пожалуй, педантичность, доходящая до смешного. У него, например, галоши с… металлическими вензелями внутри!

И потом, эта нравоучительная нудноватость тона…

Правда, иногда у Леокадии возникает мысль, что по натуре своей Аркадий Владимирович не очень добрый человек, но, провозгласив себя добрым, изо всех сил старается не уронить эту марку. Он всем видом своим словно бы говорит: «Вы даже не можете себе представить, какой я хороший! Поверьте и не ошибетесь…»