Андрей Островский - Напряжение

Олег отметил про себя, что Беклемишев держится просто и с достоинством, спокойно и ненавязчиво. И Олег почувствовал себя давно знакомым с этим человеком. Как-то незаметно Беклемишев захватил в свои руки все, над чем размышляли Олег и Гуляшкин, расследуя эти квартирные кражи, все, что они придумали. Мысли же, высказанные им самим вслух, превращались в весомые слова-приказы, не выполнить которые было невозможно. Он подчинил их себе, и Олег не разобрался, как, чем он этого достиг. Но, так или иначе, его восхитило это умение.

Беклемишев возвратился с грязным, мокрым, развалившимся паспортом, приколотым к листу бумаги, и бросил его на стекло:

— Уполномоченный с завода «Искра» доставил. Какая-то дивчина за сараем нашла.

Все трое склонились над паспортом. Он был выдан Супруненко Валерию Васильевичу. Фотография отвалилась. Штампы о месте работы и жительства расползлись и выцвели — что в них было написано, могли прочитать лишь эксперты.

Олег раскрыл одну рыжую папку, бросил, взялся за другую…

— Супруненко Валерий Васильевич, работник автопарка, потерпевший. Правильно: украден пиджак с документами и деньгами. Это, Костя, тебе подарок.

— Ну и что вы намерены делать? — спросил Беклемишев.

— Что прикажет ваше сиятельство, — грубо, зло сказал Гуляшкин.

— Ты чего, старик? — произнес Беклемишев дружелюбно. — Мне хотелось узнать ваше мнение, что бы вы стали предпринимать в этой ситуации?

— Я тебе не старик, понял?

Беклемишев не показал обиды, только пожал плечами и отвернулся. Олегу стало неудобно за Гуляшкина. Он подошел к нему и сказал тихо:

— Дядя Федя… Ну зачем же так?..

— И не дядя Федя… У меня батька был не хуже твоего.

Олега бросило в жар. Он с недоумением смотрел на взбунтовавшегося Гуляшкина, видел покрасневшие белки его глаз и не мог понять, что так возмутило этого на редкость доброго, отзывчивого и самоотверженного человека.

Чтобы как-то сгладить неловкость, Олег сказал, обращаясь к обоим сразу:

— Говорков работает не на «Искре». Факт совершенно точный. Следовательно, паспорт выброшен либо его сообщником, либо скупщиком краденого. Но не на заводе же они передают вещи? Либо тогда это дело никак не связано с тем, что у нас.

— Подожди со связями. Судя по методу, связь есть, А какая — надо смотреть, Давайте сделаем так. Первое, — Беклемишев взял карандаш и поставил на бумаге аккуратную единицу со скобкой, — вызвать Супруненко и выяснить все о паспорте, а до этого — проверить, нет ли однофамильца. — И написал: «Супруненко». — Второе: встретиться с девушкой, нашедшей паспорт. Третье. Дружина на «Искре» есть, и сильная…

Ровно в семь тщательно запираются все входные двери милиции, и войти, а тем более выйти из нее чужому человеку можно лишь по пропуску через дежурную комнату. К этому времени в верхних этажах суета и движение мало-помалу замирают. Перестают в ожидании слоняться по коридорам люди, вызванные повестками либо явившиеся сами с жалобами на соседа, пьяницу мужа или какого-нибудь случайного обидчика. Следователи, оперуполномоченные уголовного розыска, машинистки и все прочие, занятые в разных службах милицейского аппарата, без торопливости складывают бумаги в столы и сейфы, звякают ключами и особыми печатками, напоминающими полтинник, придавливают пластилин на крепких фасадах холодных стальных ящиков. Остаются дежурные да те, у кого расследование не терпит остановки.

Расходятся с неохотой. Народ молодой, несемейный. Только теперь, на свободе и без посторонних, самое время собраться вместе. Партия-другая в шахматы, непрерывные остроты и безобидные насмешки, сетования и похвальба, уголовные рассказы и анекдоты, передающиеся из поколения в поколение, — все греет, веселит кровь, точит ум, и уйти из этого дома с каждым часом труднее и труднее.

Покончив с делами на заводе «Искра», Олег зашел к себе в отдел. Он слышал смех, голоса за стеной, но не хотелось задерживаться. Он сел за стол, чтобы заполнить повестки на послезавтра.

Но один он пробыл недолго. Вошел Гуляшкин. От той грубой его выходки у Олега осталось какое-то неприятное чувство, и он старался не обращать внимания на старика. А Гуляшкин долго и шумно возился у своего стола, потом подошел к Олегу и уселся рядом.

— Сердишься? — сказал он, ткнув шутливо Олега в плечо. — Ах, Куня, Куня… Знаю, обиделся ты на меня. Не обижайся. Не хотел я тебя обижать.

Олег промолчал и продолжал писать; закончив, спрятал повестки в карман пальто, чтобы, выйдя на улицу, бросить в первый попавшийся почтовый ящик.

Гуляшкин был навеселе, Олег это почувствовал сразу. Чтобы не оставлять его одного, Олег сказал:

— Ну, пойдем домой?

— Нет, обожди, сядь. Ну?.. Успеешь еще домой. Сейчас пойдем. Ты… Я хочу тебе сказать, а ты слушай…

Олег неохотно повиновался, сел и посмотрел на Гуляшкина. У него были дряблые щеки и шея дряблая; старость нанесла на них морщины крупными клетками, вырастила в ушах пучки седых волос…

Не так давно, в феврале, ему исполнилось 59 лет, сорок из них он разыскивал и ловил преступников, крупных и разную шушеру. В первый же год у мальчишки-сыщика обнаружился незаурядный следовательский дар; к таланту приложились терпение и самозабвенное упорство, шедшие от неистовой любви к своему ремеслу.

Эта любовь сделала его счастливым. Но и несчастным тоже: из-за нее он не любил женщин; из-за нее не знал, что такое дом, семья, уют; из-за нее он перестал замечать красивое в мире: он никуда не ходил, разве что на футбол, ничего не читал, за исключением газет и «Огонька». Он жил жизнью суматошной, безалаберной, беспорядочной. Он мог сутками не спать совсем или, в крайнем случае, подремать с полчаса на двух стульях, прикрывшись газетой; мог подолгу не есть, а потом заказать роскошный пир в ресторане и промотать половину заработанных денег.

Он был бесстрашен. Иначе среди шестерых сыщиков, переодетых официантами, которые брали в ресторане знаменитого медвежатника — взломщика сейфов: — Жоржку Александрова, не было бы Феди Гуляшкина. За ту успешную операцию в двадцать четвертом году, с выстрелами, перевернутыми столами и битой посудой, он получил благодарность и премию. А через неделю — выговор, и на этот раз за битую посуду в ресторане, но уже для собственного удовольствия. Он работал в районе, затем в управлении, поговаривали о переводе его в Москву, в наркомат. Но разговоры кончались разговорами, и благодарности тем временем выносились все реже и реже, и они никак не в состоянии были покрыть всех выговоров. В конце концов Гуляшкина понизили в должности, потом перевели в районный отдел, где на него тоже было наложено два взыскания.

Несмотря на несхожесть характеров и разницу лет, его с Олегом, что-то роднило. Может быть, все та же неуемная любовь к делу, в которой оба они не уступали друг другу. Олег учился у Гуляшкина и получал от него то, чего не найдешь ни в одном учебнике, не услышишь ни на одном семинаре; он ценил и уважал его за отвагу и корил, осуждал за непутевость. И, кроме того, наверное, где-то глубоко и неосознанно гнездилась еще снисходительность: так современность относится к истории. Для Олега Гуляшкин был прежде всего человеком историческим, легендарной личностью далеких времен, неспокойных, бурных, страстных, когда вооруженная банда грабителей была правилом, а не исключением, когда техника уступала дерзкой храбрости, расчет и хитрость — оружию. Он был тем человеком, кому Олег мог простить слабости за былые заслуги еще и потому, что их, эти слабости, уже все равно ничем нельзя было искоренить. И Олег жалел его.