Николай Почивалин - Летят наши годы

Пощекотав довольно засопевшей Татьянке ногу, Валентин весело спросил:

— Пойдем в магазин за конфетами?

— Конфетики! — одобрила Татьянка.

Когда они вернулись, комната была неузнаваемой. Под ярким светом протертой лампочки влажно блестели чистые полы, валявшиеся на подоконнике книги и игрушки были прибраны, на столе, покрытом слежавшейся, в складках скатертью, стояли чашки и сахарница.

— Это уже хозяйка распорядилась, — объяснила довольная, раскрасневшаяся после работы Лидия Николаевна. — Теперь я пойду.

— Теперь мы тетю без чаю не отпустим, — засмеялся Валентин. — Татьяшка, что мы принесли?

— Конфетики, — сообщила она, снимая с головы отца драгоценную кладь.

Сели за стол, и, оказавшись рядом с Лидией Николаевной, Валентин понял, что комната выглядела по-другому не только из-за чистоты; к свежести полов примешивался слабый запах каких-то духов, волос, чего-то еще…

Детишки, намытые сегодня бабкой и обласканные тетей, вскоре уснули; Валентин проводил Лидию Николаевну до угла и вернулся домой.

Не зажигая огня, он было лег и, зная, что не уснет, тут же поднялся.

В открытое окно лилась ночная прохлада, после дневной жары дышалось глубоко, полной грудью. Облокотившись на подоконник, Валентин смотрел на высыпавшие в черном небе крупные августовские звезды, веки у него начало горячо пощипывать. В такие субботние вечера, прислушиваясь к ровному дыханию детей, Валентин особенно остро чувствовал свое одиночество, сегодня оно почему-то было еще горше.

«Света, Света!» — шептал он. Где она сейчас? В этом огромном мире, где каждый человек, как песчинка, он все равно ощущал ее: удары далекого ее сердца отдавались в его собственном. Чем больше уходило времени и меньше оставалось надежд на встречу, тем упорнее ждал он. Белый листок извещения на квартплату в почтовом ящике заставлял его бледнеть, каждый стук в дверь — вздрагивать, каждая похожая легкая и тонкая фигура — оглядываться. Далекая, она была рядом, в нем, и не однажды, проснувшись с гулко бьющимся сердцем, еще отуманенный сном, он чувствовал в темноте ночи на своем лице ее теплое дыхание…

Валентин ни на секунду не сомневался, что Светлана жива, случись что-нибудь с ней, он бы почувствовал, в этом он был убежден. Чаще всего ему казалось, что Светлана где-то на Севере, и хотя лето было сейчас и на Севере, он представлялся Валентину безжизненным и ледяным, в воспаленном воображении неизбежно возникала заснеженная тюремная решетка и в ее переплетах — тоскующие, давно переставшие голубеть родные глаза… От сознания бессилия лоб Валентина покрывался испариной. Что он мог сделать? В какую стену биться ему лбом? Кому и во имя чего понадобилась эта бессмысленная жестокость?..

И все-таки смотреть на жизнь только глазами своей боли нельзя, Валентин понимал это. Все чаще вспоминая слова Санникова, начал он понимать и другое: если не избегать людей, то и они раскрываются навстречу. Иногда самым неожиданным образом.

Случайно Кочин столкнулся на улице с председателем артели «14 лет Октября», от которого когда-то с таким облегчением сбежал.

Все такой же розовощекий и неунывающий, он обнял Валентина за плечи и, как тот ни упирался, затащил к себе.

— Недавно только услыхал, что беда у тебя, — говорил он. — Чего не заглянешь никогда? Зря ты, похоже, драпанул от нас. Работал бы да работал, тут не идеология — подметки! Может, пойдешь товароведом? Возьму и не спрошу никого!

Отвыкший от такой напористости, Кочин улыбался, благодарил, — председатель отмахнулся.

— Из спасибо сапог не сошьешь, подумай. — И хлопнул себя по чистому, без единой морщинки лбу. — Эх, забыл! Ну-ка идем.

— Куда?

— Идем, идем, не разговаривай!

В складе готовой продукции он подвел Валентина к дальней полке, на которой стояла разноцветная детская обувь, кивнул:

— Выбирай.

Валентин наотрез отказался, председатель, правильно поняв его, засмеялся.

— Да не бесплатно, чудило ты такой! Выпишем. Деньги есть — отдашь, нет — так потом занесешь, свои внесу.

Деньги нашлись, нежданно-негаданно Валентин принес дочкам подарки и порадовался, глядя, как радуются они. Наташка, надев свои коричневые туфли, запрыгала, Татьяна, в своих красненьких, осторожно прошлась и, вытерев глянцевые подметки о платье, поставила их на стол…

— Обувку купить можно, а мать не купишь, — покачала головой бабушка.

— К чему это вы, мама? — Валентин нахмурился.

— Жениться тебе, сынок, надо, — вздохнула мать. — Ни тебе жизни, ни им ласки.

— Больше вы мне об этом не говорите, — потемнев, попросил Валентин и в первый раз с неприязнью посмотрел на родное, иссеченное морщинами лицо. Удивительно: сама же о невестке все глаза выплакала, а теперь повернулся язык сказать такое! Никто ему Светлану заменить не мог, это он знал твердо.

В сентябре Кочин получил извещение о том, что он зачислен на второй курс заочного отделения пединститута. Валентин прочитал извещение раз, другой, тихонько засмеялся. Под вечер, прямо с товарного двора, позвонил Санникову.

— Вот это хорошо, — порадовался Михаил Сергеевич и, уже заканчивая разговор, многозначительно добавил: — Готовься.

— К чему?

— Обком твое дело запросил. Слышал о новом первом? Вот он как будто заинтересовался…

Валентин тихонько положил трубку и вышел. Задумавшись, он даже не слышал, о чем спросил начальник конторы, пораженный тем, что его грузчик так запросто разговаривал с секретарем горкома… Итак, в ближайшее время все должно решиться или — или!

Прошло, однако, еще полтора месяца, прежде чем вконец измучившегося ожиданиями Валентина вызвали на бюро обкома.

В приемной он просидел часа два, а на бюро присутствовал минут десять, не больше.

О первом секретаре обкома, недавно появившемся в Пензе, Валентин был наслышан еще в Кузнецке. Говорили, что он заставил многих тут зашевелиться, с его именем связали озеленение центральной улицы города, засаженной недавно многолетними липами, строительство первой очереди троллейбуса, падение нескольких областных авторитетов. Рассказывали в общем много, и как ни был Валентин взволнован, он с любопытством поглядывал на маленького подвижного человека, сидящего за массивным столом.

— Поезжайте, товарищ Кочин, спокойно работайте. В школе, — подчеркнул секретарь обкома, и хотя потрясенный Валентин встретился С его взглядом на секунду, он ясно прочел в его быстрых черных глазах поддержку, может быть, даже — извинение за кого-то.

— Дураков не сеют, не жнут. Сами родятся, — отвернувшись, сердито добавил секретарь, и хотя это адресовалось куда-то в сторону, кто-то из членов бюро тихонько крякнул.

После бюро пружина событий начала раскручиваться с той же стремительностью, с которой семь месяцев назад она была закручена.