Николай Почивалин - Летят наши годы

— «Хорошо!» — незаметно кивнул Корнеев, и Полина, словно только и ждала этого одобрения, легко крутнулась на каблуке.

— Пойдемте, тетя, хозяйничать.

Степан Павлович сел на место, указанное супругой, положил на острые коленки длинные, с красными кистями руки и смотрел куда-то на пол.

— «На демонстрации были?» — написал Корнеев.

Тот прочитал и, не поднимая глаз, покачал головой. Потом показал на Агриппину Семеновну, пояснил:

— Она к вам велела собираться.

О чем спросить гостя еще, Федор Андреевич не знал. Он встал, включил репродуктор. В комнату хлынули песни, раскаты оркестров — транслировали парад с Красной площади. В комнате сразу стало весело, празднично.

— Степан, носи!

Маленький человечек вздрогнул, послушно вскочил. Он бесшумно скользил по комнате, принимая от Агриппины Семеновны тарелки, ножи, вилки, и только когда в его руках оказывалась бутылка с вином или водкой, робкие водянистые глаза его на минуту оживлялись, в них появлялось что-то осмысленное.

Воложские задерживались. Корнеев порывался уже сбегать за ними, когда они, наконец, пришли.

Мария Михайловна поцеловалась с Полей и, придерживая пенсне, залюбовалась ею:

— Вы еще красивее, Поленька, стали!

— А ты на него полюбуйся, — добродушно гудел Воложский, показывая на Корнеева. — А? Орел!

Теперь на минуту в центре внимания оказался Корнеев. В синем костюме, заметно посвежевший, он смущенно посмеивался и тянул Воложского к столу. На него и на Полину в самом деле любо было посмотреть: оба молодые, красивые, они очень подходили друг другу и даже чем-то неуловимым были похожи — может быть, своей молодостью.

— Знакомьтесь: мои тетя и дядя, — представила Поля.

И без того красное лицо Агриппины Семеновны от общего внимания побагровело; она поочередно подала обеим Воложским сложенную лодочкой руку и, к удовольствию Федора Андреевича, промолчала, часто кланяясь. Здороваясь с ней, Константин Владимирович с веселым изумлением посмотрел на эту гору живого мяса, обвернутого в яркую желтую материю, галантно поклонился. Затем он любезно потряс руку Степану Павловичу; тот косился на свою притихшую супругу, конфузился.

— К столу, к столу! — распорядилась Полина, стараясь шутками разрядить обычную неловкость первых минут, в этот раз еще более затяжных, так как компания собралась слишком разная. Полина хорошо понимала это, но не огорчалась: посидят, выпьют, разговорятся.

Константин Владимирович пригладил белые пушистые волосы, подошел к столу, восхищенно шлепнул ладонями:

— Тысяча и одна ночь! Манюня, садись рядом, удерживай меня!

— Мария Михайловна, тетя! — хлопотала Полина.

Звякнули ножи, вилки. Федор Андреевич разлил вино и развел руками.

— Выручу, — понял Воложский.

Он поднялся с рюмкой в руке, плотный, седоусый, привлекательный той редкой свежестью, которая сопутствует иным старым людям до последнего дня.

— Что же, с праздником, друзья! И с другим праздником — возвращением нашего дорогого Федора Андреевича!

Константин Владимирович выпил, потряс пустой рюмкой. Корнеев благодарно кивнул старому другу.

За столом зашумели, заговорили.

— Нет, так не годится! — протестовал Константин Владимирович, заметив, что Агриппина Семеновна только пригубила вино и отставила почти полную рюмку. Он безошибочно определил, что по части спиртного она заткнет за пояс любого. — До дна, до дна!

Агриппина Семеновна маслено улыбнулась Воложскому и, не жеманясь, допила. «Вот кавалер!» — одобрительно подумала она и тут же с неудовольствием перевела взгляд на сутулого узкоплечего мужа. Под шумок, ловко орудуя длинными цепкими руками, Степан Павлович пил уже третью или четвертую стопку, блаженно помаргивал редкими бесцветными ресницами.

Через час за столом стало совсем весело. Женщины оживленно разговаривали, Корнеев и Воложский переглядывались, слушали расхрабрившегося Степана Павловича. Зажав двумя пальцами потухшую папиросу и покачиваясь, он тыкал Воложского в грудь, тянул:

— Вот ты ученый, я вижу… А почему? Достиг! Понимаешь — достиг! А ты думаешь, я не достиг? Достиг!.. Знаешь, я кто был? Не знаешь? И не узнаешь. Бухгалтером, вот!..

Он тщетно пососал потухшую папиросу, продолжал:

— На руках носили!.. Я!.. А потом она, водка, — все. Аннулировали меня — под корень!.. Теперь я кто, скажи? Свинарь, у бабы под…

— Степан! — грозно окликнула Агриппина Семеновна.

Степан Павлович вздрогнул, съежился, заелозил вилкой по тарелке.

Прислушиваясь к бравурной музыке, несущейся из репродуктора, Воложский негромко говорил:

— Вот так, Федя, двадцать девятую годовщину празднуем. Как время летит! Для тебя это история, а у меня все на глазах проходило. Собрал нас однажды директор гимназии, некто Иерихонов, и объявляет: «Господа, власть в нашем городе захвачена большевиками. Мы, учителя русской гимназии, можем ответить на это только одним: бойкотом. Будем несгибаемы, господа! Больше месяца мужичье не продержится». — Воложский развел руками. — И представь себе: некоторые так и сделали, по году выжидали.

— «А вы?» — написал Корнеев, с интересом ожидая ответа.

— Я? Поднялся и сказал: «Господин Иерихонов, я из мужичья». — Представив, должно быть, памятную сцену, Константин Владимирович засмеялся, снова заговорил негромко и задумчиво: — И вот видишь: почти тридцать лет, такую войну выстояли? Знаешь, и я ведь не все сначала понимал. Не нравилось кое-что, ломки в школе сколько было, и нужной и ненужной… А теперь, — глаза старика засветились гордостью, — вижу, Федя, не зря живем!

В дверь постучали. Не вставая с места, Полина крикнула:

— Да-да!

Вошла соседка Настя. Увидев, что у Корнеевых гости, она растерянно подалась назад.

— Штраф, штраф! — поднялся Воложский, решив, что соседка Корнеевых просто-напросто опоздала. А то, что она соседка, не требовало объяснений: Настя была в сереньком платье, без пальто, и только на голове белел шерстяной платок.

Корнеев выскочил из-за стола, тянул Настю за руку. Смущенно и благодарно кивая, соседка быстро шептала Поле:

— С завода пришли, а у меня ни копейки. Пятнадцатого отдам…

Полина принесла Насте пятьдесят рублей, суховато упрекнула:

— Чего же не подойдешь? Видишь — просят.

Отказавшись от предложенного Марией Михайловной стула, Настя взяла из рук Воложского рюмку вина, выпила и ласково блеснула синими, все еще смущенными глазами.

— Спасибо вам, побегу. Пришли ко мне.

Корнеев попытался удержать ее, но Поля остановила:

— К ней же пришли, слышал?

— Хорошая девушка, — сказал Воложский, когда Настя торопливо вышла.

— У этой девушки дочка с меня! — тяжеловесно пошутила Полина. Федор Андреевич удивленно посмотрел на жену: в ее голосе отчетливо слышались неприязненные нотки. Почему, в чем дело? Ведь раньше они были подругами. Выходит, Поля не пригласила ее.