Николай Почивалин - Летят наши годы

— Понимаю, — улыбаясь, отвечаю я, хотя очевидно, что ответ для рассказчика не важен.

— Я даже растерялся. Как же, думаю, так получается? Зайку-то ведь я не забыл, а об Анке скучаю. А может, думаю, забыл? Нет. Глаза закрою, и опять она передо мной, как наяву. Смотрит на меня и опять все те же слова говорит: «Я думала, ты мне скажешь, что делать, а ты меня сам спрашиваешь…» Нет, думаю, не забыть этого! Просто привык к Анке как к товарищу, а теперь скучаю. Пройдет, дескать… И не прошло. Чем дальше — тем больше скучаю. Насилу письма дождался. Сначала даже не обратил внимания, что письмо-то маме, а не мне. В конце только приписка: «Как живешь, Борода?» Это она меня звала, когда я небритым был. Кинулся ей письмо писать — не получается. Что-то новое между нами возникает; начну в том тоне, как раньше разговаривали, не могу, рву. Так и стали приветами через маму обмениваться. До самой зимы тянулось. А тут и у нас на курсе о распределении поговаривать стали. В общежитии одна свадьба за другой. Вернулся я вот так раз вечером домой — тоска. Мать сидит — носки штопает, старенькая уже. Подошел к зеркалу, глянул на себя — залысины обозначаются, двадцать шестой к концу подходит. Мама, говорю, а если я на Анке женюсь? Взглянула на меня из-под очков, и опять за штопку. «В таких, говорит, делах советчиков нет. А если и найдутся, так тоже не слушай. Одно только присоветую: не путай жалость с любовью». Что ты, говорю, мама! Какая жалость! Самого мне себя жалко. Тоскую я без Анки!.. Поглядел бы, что тут с моей старушкой сделалось! — Юрка тихо смеется. — Носки долой, разволновалась, бегает, как молоденькая: «Ох, да если бы, говорит, да я бы не знаю какая счастливая была! Никакой другой невестки мне не надо!» Думка-то у нее, оказывается, давно такая была, и ни разу не проговорилась. Одним словом, чуть не всю ночь протолковали мы с ней, а утром я уже в самолете летел.

— Лихо! — улыбаюсь я.

— Участь всех тяжелодумов, — смеется и приятель. — Решаю долго, делаю быстро. Прилетел в Акмолинск, с самолета на поезд, с поезда на машину. А морозище — ужас! Хотя ты Казахстан лучше меня знаешь.

— Памятные места.

— Приехали — темно, метель. Сугробы да глиняные мазанки, собак, и тех не видно. Машина-то дальше шла — спрыгнул, по колено в снегу, в ботиночках. Куда идти — не знаю. И тут вот я понял, что такое казахское гостеприимство. Постучал в первую же мазанку — ввели меня на свет, в тепло и заохали. Ай бай, замерз совсем! Раздевайся, чай горячий пей, скоро бесбармак поспеет. Кто я, откуда — ничего не спросили!

— Правильно, — человек с дороги, гость.

— Я, говорю, к доктору, спасибо. Где она живет? Тут они вроде еще ласковей стали. Ай бай, к Анне Петровне! Золотой человек Анна Петровна! Кто ей будешь? Знакомый или мужик ее? Чуть не всей семьей провожать пошли. Хотя и нужды в этом никакой не было: до медучастка оказалось — рукой подать. Такая же мазанка, разве немного других побольше. Ну, в общем, ахнула Анка!.. Стоит, глаза сияют, а не верит. «Ты?» Я, говорю, «Откуда?» Из Куйбышева, мол. «А зачем?» К тебе. «Ой, сумасшедший!..» Чудесно, одним словом, получилось!.. А утром — в район, в райздрав. Заведующий, казах, пожилой уже. Симпатичнейший мужик. Выслушал нашу просьбу — семь дней отпуска, в Куйбышев слетать, свадьбу устроить, — языком зацокал. «Ай бай, как нехорошо! Зачем доктор чужой муж? У нас джигитов нет? Посмотри, брат в редакции работает, стихи какие пишет! Мухтар Ауэзов будет. Абай Кунанбаев будет!» А сам прищурился, смеется. Подписал заявление. «На, доктор, пускаю, совсем — и думать не смей. Любит — пускай сюда едет!..» Пришлось держать слово — через неделю проводили мы Анку обратно, и сел я за диплом. Не хвалюсь — защитил неплохо, за диплом еще один диплом получил — почетный, с московской выставки. Просился в Казахстан — не пустили, на ГЭС направили. Так Анке и пришлось оттуда уезжать — до сих пор аул свой вспоминает. Вернулась, и вскоре стал я впервые папашей — Вовка, сын. Жалко, что карточки с собой нет, поглядел бы, что за парень!..

Решив, что рассказ закончен и смутно испытывая какое-то разочарование, я спрашиваю:

— А как же ты в Средней Азии оказался?

— Как? — Юрий еще занят какими-то своими мыслями и отвечает не сразу. — Да это все нехитро. Вызвали однажды в Москву, предложили поехать на новое производство. Я согласился. И не жалею, кстати. Ново и очень интересно.

— Послушай, я думаю, никаких это тайн не касается. Опасно это для здоровья?

— Опасно ли?.. Да, по-моему, нет. Следят ведь у нас за этим. Я тебе на это, знаешь, что скажу? А на кой черт здоровье, если оно никому не отдается? Ни на что не расходуется?

— Это так, конечно.

— Так вот, — неожиданно говорит Юрка, — перед самым отъездом в Азию Зайка приехала в Куйбышев.

— Зачем?

— Зачем… Про это я тебе весь вечер и рассказываю… Сижу однажды дома, заехал зачем-то, мама с Анкой на работе, Вовка в садике. Телефонный звонок. «Здравствуй, Юра…» У меня чуть трубка из рук не выпала! Все вроде давно улеглось, притупилось, и вдруг — ее голос!.. Стиснуло у меня сердце, дышу в трубку, а ответить не могу… Вечером, прямо с работы, — в «Жигули», это гостиница так называется. Я на лестницу, а Зайка навстречу, с лестницы спускается. Еще красивее стала. Все такая же стройная, высокая, в черном платье, и косы все те же. В те годы прически всякие мудреные делать начали, а у нее — косы… Взял я ее руку и держу. Смотрю на нее во все глаза. И она смотрит. Представляешь — ни улыбки, ни слова, ничего. Стоим и молчим… Потом Зайка говорит: «Пойдем отсюда, люди смотрят!» Вышли на улицу — вечер, толпы нарядные. «Покажи, говорит, мне, Юра, Волгу». Идем и опять молчим. Вышли на набережную, лодку взяли, бью веслами, словно за нами гонятся. Зайка на корме притихла. Выгреб я на середину, Зайка говорит: «Брось весла, посидим». С набережной музыка, огни, а тут только вода черная да звезды в ней покачиваются… Вскочила Зайка, да ко мне, чуть лодка не перевернулась. «Юрка, родной, не гони ты меня!..» Стиснул я ее, прижал к груди, и кажется, что ничего больше не осталось. Ни города в огнях, ни Волги, ни земли — ничего. Она да я!..

Мне становится почему-то зябко, Юрка стесненно покашливает.

— Да!.. Условились, что завтра приеду к ней днем и обо всем договоримся. Я даже в гостиницу не зашел, проводил только. Постояли, Зайка щеки моей коснулась. «Иди, говорит, Юра». Прихожу домой, мать и Вовка спят, Анка сидит работает. Диссертацию она готовить начала. «Что так поздно?» — спрашивает. Задержался, говорю. Сел напротив, смотрю на нее. «От тебя, говорит, какими-то духами пахнет». Сказала так, машинально, и голову подняла. Смотрит на меня и бледнеет. «Она?» Она, говорю, Анка. Голову только руками обхватила… «Ну что ж, говорит, Юра. Я всегда это знала. И боялась всегда». Чего ты, говорю, боялась? Не обманывал я тебя!.. «Подожди, говорит, Юра. Помолчи». Заходила, слышу, моя Анка по комнате. Потом остановилась. «Давай, говорит, так решим. Я вернусь в Казахстан. Конечно, с Вовкой, хотя это тебе и трудно будет». Да ты, говорю, понимаешь, что ты говоришь?! «Все, говорит, понимаю. Только тише: маму разбудишь». Взглянул я на нее — бледная стоит, а спокойная. Даже улыбнуться пытается. Вся такая ясная, открытая. Боже мой, думаю, да что я делаю! Анка, говорю, роднущая ты моя! Да разве я тебя с Вовкой на кого-нибудь променяю! Дурак я, кретин, прости ты меня! «Честность, говорит, Юра, всегда лучше лжи…» Хорошо мы тогда с ней поговорили! По-моему, так и не уснули тогда. Утром разошлись на работу как ни в чем не бывало. Анка ни единым словом ничего не напомнила. «До вечера!» — и рукой помахала. А мама так, кажется, ничего и не заметила… Отвел я Вовку в садик и — в гостиницу. Вошел и сразу с порога: Зайка, извини меня. «А я, говорит, только тебя ждала — попрощаться. Вон смотри», — и на собранный чемодан показывает. Усмехается. И тоже вижу, ночь не спала — сине под глазами. Откуда ж, спрашиваю, ты знала? «Смешной ты, говорит, Юрка, хотя и взрослый вроде. Если б решил, вчера б еще остался. Проводишь меня на вокзал?..»