Сергей Снегов - В глухом углу

Письмо к Виталию подписали все знакомые. Вася прочел, одобрительно мотнул головой и поставил свою подпись.

— Теперь к начальству, — сказал он. — Думаю, спорить с нами насчет Витьки не будут.

В эти дни в конторе происходили непрерывные — с рассвета до полуночи — заседания. И у Курганова, и в парткоме, и в постройкоме, и в техническом отделе толкались, курили, входили и выходили, спорили и писали решения. Одному Васе как-то удалось избегнуть этой заседательской эпидемии, в огромном бывшем кабинете Миши было пусто и чисто. Зато сам Вася перебегал из комнаты в комнату, с заседания на совещание, а в перерывах между ними успевал обойти всю площадку.

Их вызывал Курганов, но Вася, изучивший порядки в конторе, направился не к нему, а в партком, не сомневаясь, что Курганов там. Курганова, однако, еще не было, он явился минут через пять в сопровождении группы прорабов и инженеров. Список новых бригадиров был зачитан вслух и утвержден без прений. Но над письмом к Виталию Курганов задумался.

— Не тот ли, что в свое время затеял бузу, а потом пил спирт с Лешей? — спросил он у Усольцева.

— Тот самый, — подтвердил Усольцев. — Товарищи за него горой — сами просят вернуть.

Курганов взлохматил седые космы.

— И ты, конечно, заодно с ними?

— А что же? По-моему, ребята правы — парень он неплохой. Я бы только одно изменение внес — не звал бы ехать с завербованными, а назначил уполномоченным по вербовке. Пусть потрудится для своего строительства.

Курганов сделал заметку в блокноте.

— Раз такой у вас общий уговор, мне остается подчиниться. Выпустим приказ — зарплата пойдет ему с того дня, как он явится в свой райком комсомола в качестве вербовщика. Ему же поручим доставить первый эшелон новоселов.

Курганов встал и перед уходом положил руку на плечо Игоря.

— Растешь, Суворин. Помню, каким приехал — маленький, слабосильный… И мать помню твою — удивительная женщина! Переписываетесь?

— Переписываемся, — сказал Игорь, краснея. Он всегда краснел, когда приходилось лгать.

— Тогда передавай приветы. Молодежь иногда находит самостоятельность в том, чтоб скорее забывать родителей. Рад, что ты не такой, Суворин.

Все мог предполагать Игорь, только не то, что его молчание легко истолковать, как пренебрежение к матери, Он шел по улице, расстроенный. Перед почтой он остановился и, поколебавшись, завернул туда. Он сидел, чиркая и разрывая лист за листом, пока не получилось несколько слов: «У нас уже лето, я купаюсь в речке. Посылаю заметку обо мне, напечатанную недавно. Привет товарищам и знакомым». Он вложил в конверт газету с портретом, заклеил и написал адрес, потом, подумав, снова раскрыл конверт и добавил туда еще один листок — уже известную маме пожелтевшую ругательную статью Миши.

Новые дома хотели сдать под заселение к майским праздникам, это не удалось — отставали отделочные работы. Май отпраздновали свадьбами. Поселковый загс в предмайские дни был единственным учреждением, где стояли очереди, даже в магазинах не толпилось столько народа, сколько здесь — новобрачных и приглашенных.

Первыми отплясали Семен с Надей, за ними Дмитрий с Валей. Свадьбы совершались в клубе, под музыку и речи, молодым супругам вручали подарки, самый ценный, — от поселкового совета, маленькая бумажка с печатью — ордер на комнату. Подвыпивший Семен пошутил:

— Отмечаю свадьбой праздник первого ордера!

Ему досталось от жены.

— Я тебе что? Приложение к ордеру? Вот не пущу на новую квартиру — будешь отмечать новоселье на улице!

Семену пришлось ее умасливать — он это делал с охотой.

А затем еще некоторое время потянулись дни спешной работы — завершались зимние недоделки, в три смены готовились к приему пополнения, снова каждый день шли собрания и совещания с единственным вопросом — как подогнать темпы строительства? В июне ждали первых пароходов, нужно было поспеть.

В низовья Лары уходили очнувшиеся от зимнего оцепенения катера, на одном из них уезжал Саша. Он прогуливался с братом по дебаркадеру.

— Не вписался ты в кривую к товарищам, — сказал Георгий. — В другой раз будь умнее, Сашок.

Саша хмуро согласился:

— Надо быть умнее.

— Узнай — не нуждаются ли в чем наши старики, деньжат могу прислать. И сам не стесняйся — не откажу.

— Ладно. Пока не надо.

Георгий продолжал снабжать его наставлениями.

— Прямая дорожка — одна, вбок — много. У тебя нога сама скользит в сторону — следи, Сашок. Тысячи раз говорил тебе — что посмеешь, то и пожнешь. Надо сметь, что получше. Пиши.

— Буду писать, — сказал Саша. — Давай поцелуемся.

Дня через два после отъезда брата Георгий получил ордер на комнату. Четырехэтажный дом стоял недалеко от ручья, с двух сторон его окружал лишь слегка расчищенный лес. Комната Георгия была на втором этаже — угловая, светлая, с балконом и двумя окнами на запад и юг, просторная и гулкая.

— Как у тебя с мебелью? — спросил комендант. — В магазине кое-что имеется.

— Насчет мебели не сомневайся. Месяц назад внес пять тысяч — диван, стол, стулья, шкаф, люстра… Приходи на новоселье.

— Обязательно! Только не знаю, как справлюсь, твое приглашение — тринадцатое в этом одном доме, а у меня их четыре. Неужели тебе дали без жены такую палату?

— Дают по заслугам, а не по числу голов. Думаешь, только это заслуга — к юбке прилепиться?

Комендант ухмыльнулся.

— Я бы не дал. У меня одни семейные. Будешь портить общую картину или от тоски повесишься. Если вешаться надумаешь, лучше в прихожей, там крюки крепкие.

— Вешаться будем не на крюк, а на шею!

Георгий попросил друзей на помощь и привез закупленную мебель. Он расставлял и переставлял шкаф, диван и сервант, стол и стулья, приемник и этажерку для книг, повесил посередине комнаты роскошную — за полторы тысячи — люстру с хрустальными подвесками, расстелил коврик. Потом он уселся на диван, стал осматриваться. Он был один. В великолепной люстре десятками огней сияло солнце. В комнате стало тесно и нарядно.

Ни о чем так не мечтал Георгий, как о собственной квартире. Он всегда был на людях, всегда тосковал по уединению. В Москве о своей комнате нельзя было и думать, путь к ней был нескор — предварительно выйди в лучшие на работе, накопи зрелости, может, даже оженись. Когда Георгий говорил о новой жизни в новых местах, важным куском этой новой жизни было свое жилище. Он рано почувствовал себя самостоятельным, свои деньги в кармане появились в пятнадцать лет, одежда была своя, честно заработанная, товарищи охотно признавали его верховодство, девушки охотно знакомились. Самостоятельность исчезла, как он переступал порог дома. В комнате расхаживали отец и мать, они указывали, где сидеть, куда плюнуть, ему оставался угол — кровать для спанья. Он приходил домой, чтоб спать. Жизнь шла на работе и на улице. Дома не было.