Сергей Снегов - В глухом углу

— Перестань, Митя!

Он отодвинулся. Он готов был с досады уйти. А Валю снова охватило очарование ночи. Дмитрий не понимал, что с ней, но, удивленный, почувствовал, что молчание действует на нее сильнее, чем слова. Он опять осторожно обнял ее, она прижалась к нему, потом оттолкнула и вскочила. Он тоже поднялся. Валя распахнула над рекой руки, словно хотела ее притиснуть к груди. Она обратила к Дмитрию полные темного блеска глаза.

— Как хорошо, как удивительно хорошо! — сказала она, и голос ее показался ему незнакомым, он был глубок и звучен, и вздрагивал, как при большом волнении. — Митенька, милый, родной, понимаешь ли ты, как хорошо?

— Чудесно! — пробормотал он, и потянул ее к себе. Его поцелуи пьянили Валю, она закрыла глаза, голова ее кружилась. Вдруг ослабев, она опустилась на влажный мох. Налетел порыв ветра, и лес заметался и зашумел. И в момент, когда Дмитрию удалось достичь, чего он добивался, Вале казалось, что и река, и лес гремят, торжествуя за нее, ибо с ней произошло то великое и радостное, что одно было достойно совершавшегося у них праздника. Она отдавалась беззаветно и целиком, отдавалась всем, что было в ней и вокруг нее: и поющим лесом, и нарядной рекой, и темными зовами ночи, и всей своей жизнью, своими надеждами, своими ожиданиями — все это было сейчас одно целое.

А потом она повернулась к земле и уткнула в нее лицо. Дрожь трясла ее, плечи вздрагивали, светящиеся в темноте волосы разметались по скале. Счастливый и испуганный, он снова не понял, что с ней.

— Чего ты, Валечка? — шептал он, стараясь ее поднять. — Скажи, тебе плохо, нет, честное слово, плохо?

Она привскочила, порывисто обняла его, бурно целовала. Он не понимал этой страсти после того, что случилось, но не хотел обижать Валю и отвечал ласками. Так же вдруг, как перед тем она кинулась целовать, она оставила Дмитрия и, опять уткнувшись в землю, громко заплакала.

Он сказал, обиженный и огорченный:

__ Не понимаю, все же, почему так? Или ты меня не любишь?

Она горячо заговорила:

— Нет, Митенька, я не от горя, я от радости! Ах, если бы ты знал, как хорошо! Пойми, пойми — ты мой, весь мой!

— Твой, конечно, — подтвердил он. — И всей душой, Валечка!

Она затихла. Он закутал ее в свой плащ, она положила голову ему на плечо, глубоко дышала, словно засыпая. Глаза ее были раскрыты, он предложил ласково:

— Может, пойдем, Валечка? Уже второй час ночи.

Она встрепенулась.

— Как ты сказал? Второй? Ах да, время!

Она подошла к обрыву. Ей было трудно расстаться с рекой. Она вдыхала запах воды и леса, вбирала расширенными глазами ночное сияние, хотела наполниться всем этим до краев и унести с собой. Он терпеливо ожидал, пока она обернется!

— Пойдем, Митя! — сказала она. — Хороший мой! Люблю, люблю!

Не разбирая дороги, она побежала по лесу. Он настиг ее меж деревьев. Дмитрий шел впереди, указывая путь, Валя держала его за плащ.

В сенях барака они еще постояли, Валя все не могла отпустить его.

— Уходи! — сказала она, наконец. — Уходи сейчас же! А то я ни за что не ручаюсь!

Он засмеялся. Самое большее, что они могут сделать, — простоять до утра в сенях, что же, он примирится с одной бессонной ночью.

— Не шути! Иди, иди!

В комнате было тихо, с кроватей слышалось сонное дыхание подруг. Вале показалось, что Светлана блеснула на нее в темноте глазами. Она легла и сейчас же забыла и о Светлане, и о том, что та сердится на нее, все это было прошедшей главой жизни. Перед сном Вале почудилось, что в теле ее что-то струится и светится сумеречным блеском, как недавно светилась река. Валя крепче укутывалась в одеяло, ее страшило это свечение.

Войска интервентов вторглись в Египет, и Вася потерял голову. Только теперь он по-настоящему понял, что неверно выбрал жизненный путь. Он свернул с бурной магистрали мировых событий на глухую тропку провинциального покоя. Его мозг сверлил вопрос: «Как быть?» Он спрашивал себя об этом утром и вечером, во время работы и отдыха, за едой и за газетой. «Как быть?» — говорил он вслух, задумавшись. «Как быть?» — молчаливо обращался он к стенам и соснам, реке и радиомачте. Он заражал своим волнением товарищей. Он обладал каким-то особым свойством превращать свои личные переживания в общее дело всех. Когда Вася спешил к репродуктору, вся комната вскакивала. Вася понял, что пора выносить сомнения на открытый суд коллектива. Разговор шел вечером у них в комнате.

— Как быть, как быть? — проворчал Леша. Он ни на что сразу не соглашался и ничего до конца не отстаивал. — Гамлет тоже об этом спрашивал, разве ты не проходил в школе?

— Гамлет спрашивал по-другому, — возразил Вася. — Не как быть, а быть или не быть! — разница! У тебя, наверно, была по литературе тройка.

— Я все же не понимаю, чего ты хочешь, Вася? — сказал Миша.

Вася повторил, чего он хочет. Я считаю, сказал он, что наше место на переднем крае, а не в тылу. Еще месяца два назад ему казалось, что передний край пролегает на целине, в тайге и пустынях, надо идти туда — осваивать заброшенные земли. Видимо, я ошибся — так он считает сейчас. Целина и тайга — дело внутреннее, а спор пошел в международном масштабе. Его дядя, когда загорелся испанский пожар, сложил голову на подступах к Мадриду. Короче, я предлагаю подать заявление, что мы записываемся в добровольцы — идти на помощь Египту.

Товарищей ошеломил Васин размах. — С ума спятил! — решил Леша. — Кто нас пустит?

— Набора добровольцев не объявили, — подтвердил Миша. — Наше дело маленькое — строить промышленность в тайге, а понадобимся, военком всегда найдет.

— И по возрасту не подойдем, — заметил Игорь. — Леше призываться через год, мне — через два.

— Чепуха ваши возражения! — объявил Вася. — Слушайте меня внимательно.

Он возвратился к своему дяде. Дядя слишком поздно отправился в Испанию, мятежников надо было останавливать в Севилье и Кадисе, а не в Мадриде. Пока сообразишь, пока раскачаешься, пока заявление твое попрыгает из инстанции в инстанцию — время, а время не ждет. Он ведь не предлагает немедленно бежать и вышибать интервентов из Порт-Саида, только просьбу подать, пусть она катится, где полагается, дальше будет видно.

Первый пошатнулся Леша.

— Заявление написать можно. Арабов, братцы, жалко.

Миша качал головой. Заявления, помощь арабам — мальчишество, одно слово! Где указания руководящих органов? Где приказ командира? Серьезные дела совершаются по-иному — вызывают повесткой, выстраивают по ранжиру, направо, равняйсь, на первый-второй рассчитайсь и — алло!

— Да ты вообще отрицаешь инициативу снизу! — рассердился Вася. — Одну бюрократию признаешь за силу?

Инициативы Миша не отрицал. Но он стоял за организованную инициативу. В армии не бюрократизм, а субординация. Вася еще не нюхал казармы, ему такие ошибки простительны.