Сергей Снегов - В глухом углу

— Подашь заявление, — веско сказал Миша, — его отправят не в комиссариат, а к врачу на экспертизу.

— Проверим! Пойдем вдвоем, от имени нас всех, в комитет комсомола.

Пойти Миша согласился, но не в комитет комсомола, а в партком. Их комсомольский секретарь — рохля, не мычит, не телится.

— Согласен и на партком, — сказал Вася. — Уверен, что Усольцев нас поймет!

Усольцев посмеивался широким добродушным лицом, слушая горячую речь Васи. У него были свои заботы, он заговорил о них.

— Да, конечно, Египет и Венгрия — цепочка одна… И что заело вас, ребята, тоже неплохо. Помню, в твои годы я зайцем пробирался на Дальний Восток помогать Блюхеру против китайских милитаристов, да не доехал — Особая Дальневосточная без меня управилась. Так вот, Ломакин, не это у нас с тобой сейчас главное. Строить надо немаловажный комбинат, а в центре фонды на этот год урезали. Экскаваторов новых ждали — не придут, взрывчатки — в обрез, бульдозеров половину… Как быть, а? Вот на что надо всю энергию!..

— Выходит, вы против помощи жертвам агрессии? — удивился Вася.

— Помочь надо. Обязательно надо помочь! По всей стране — митинги и речи. Проведем и мы хорошую демонстрацию. Вот выступите на митинге.

Вася мечтал о другом отпоре. Миша поспешно сказал:

— Речь подготовим, отпор будет.

Разговор с Усольцевым разочаровал Васю. Он объявил, что в Усольцеве чувствуется бюрократ, такие без предписания свыше и под мышками не почешут. Деляга, думающий лишь об одном — как бы выполнить производственный план.

— Одно из двух — или деляга, или бюрократ, — возразил Миша. — Надеюсь, теперь ты перестанешь носиться с заявлениями?

Вася мрачно ответил:

— И не подумаю переставать. Проблема «как быть?» остается во всей силе. Насчет деляг ты тоже неправ, Муха. Среди бюрократов часто попадается энергичный народ.

Миша с головой ушел в подготовку своей речи, писал, перечеркивал, переписывал. Демонстрацию и митинг организовали седьмого ноября. В Москве стояли туманы, моросил дождь, демонстранты кричали перед посольствами государств, напавших на безоружных феллахов. Здесь светило солнце, шумела тайга и посольств не было — размахивали кулаками перед своими же товарищами. Московское радио передавало обращение Советского Союза к правительствам держав-агрессоров. «Мы полны решимости применить силу, чтоб обуздать зарвавшихся интервентов», — торжественно и грозно звучало из всех репродукторов. Вася в ответ кричал «ура» так громко, что голос его долетал до другого берега Лары. Он был в восторге от передачи, каждая фраза била в цель.

— Слышишь, Муха? — сказал он. — Слово в слово, как я…

— Не совсем как у тебя, но похоже, — ответил Миша. — Предупреждение теперь дано официальное, пусть попробуют не посчитаться. Об этом я сейчас скажу в своем выступлении.

Вася должен был признать, что Миша говорил с трибуны отлично. Он заявил, что лишь недавно поменял автомат на лопату, но, если потребуется, с охотой оставит лопату и опять возьмется за автомат, чтобы помочь освобождению угнетенных народов.

— Это уже лучше, Муха, — сказал ему Вася. — Так бы говорил с самого начала, не было бы у нас спора.

— Чудак ты, — разъяснил Миша. — Я же солдат. Придет час, раньше тебя понесу заявление.

Вася некоторое время еще носился с мыслью об отъезде. Он по-прежнему ловил каждую передачу последних известий. В мире затихло. В Венгрии восстановился порядок, империалисты уже не бомбили и не обстреливали египетские города, хоть и не выводили свои войска из захваченных пунктов.

А затем в новой передаче ТАСС объявило, что если войска захватчиков не удалятся, то советское правительство разрешит набор добровольцев в помощь египтянам. Это уж было, воистину, слово в слово, как у Васи, такая же формула — добровольцы… Вася побежал к Усольцеву.

Тот стоял посредине кабинета в походной робе, с сумкой на спине, с ружьем в руке. В субботу они с Кургановым обычно уходили на всю ночь в тайгу, чтоб поохотиться подальше. Вася атаковал Усольцева на выходе, загораживая дорогу. Усольцев не прерывал его, хоть и торопился к Курганову. Ему нравился этот горячий паренек: он схватывал жизнь жадно и нетерпеливо, видел мир таким, каким тот предстал в своей внешности, — как передать ему глубинную сложность мира? Нет, неправильно я с ним в тот раз, думал Усольцев, не так надо было, а как?

— Теперь вы сами видите, что одними речами не отделаться, — с обидой говорил Вася. — Вы не поддержали, а придушили нашу инициативу. Я считаю, что это возмутительно!

«Инициатива, — думал Усольцев, — да, штука это хорошая — инициатива. Дай тебе волю, и ты подобной инициативой всю стройку развалишь! Две-три пламенные речи, души товарищей твоих, такие же чистые, вспыхнут — удержи потом пожар! Нет, нехорошо я с ним тогда, надо бы совсем по-другому потолковать!»

— Ты, значит, поражен, что в правительственном сообщении твои мысли и слова? — начал Усольцев. — А чего поражаться? Нормальное дело. Миллионы людей, вроде тебя, стремятся помочь угнетенному народу. Об этом и сообщено: разрешим, мол, кто пожелает, смотрите, грозная сила поднимается на вас!

— А вы не разрешаете! — запальчиво крикнул Вася. — Никакой грозной силы не признаете, вот на что я жалуюсь!

Усольцев, смеясь, схватил Васю за плечи и покачал его. В руке Усольцева была медвежья крепость, ошеломленный Вася мотался, как пучок соломы. Усольцев заговорил по-серьезному. В военной науке известны две стратегии борьбы — сокрушение и измор. Сокрушение — налетел, ошеломил, разнес. Измор — помедленней, но тоже штука надежная. Схватить противника в клещи и постепенно переламывать. Молодежь по натуре признает одно сокрушение, как более быстрое. А есть еще третья форма борьбы и как раз для стратегически самого сильного — существование. Одним тем, что я существую, исход драки предрешен. Представь, что империалисты напали на слабую страну, колонию, полстолетия назад — да враз ее разнесут в клочья! А сейчас не выходит — мешает существование Советского Союза. Разве феллахов спасли нападения на Лондон и Париж, измором и блокадой? Нет, просто тем, что существует такая решимость: не дать их в обиду! И ты не обижайся, что не пустили в далекие края, одно то, что у тебя, у миллионов, вроде тебя, появилось такое желание, — это и решило исход борьбы, не довело до драки на сокрушение.

В дверь вошел рассерженный Курганов с рюкзаком и ружьем.

— Жду, жду, — сказал он, — а ты здесь агитируешь. Время упустим.

— Не агитирую, а поспорили немного, — ответил Усольцев. — Стало быть, Ломакин, — сказал он, протягивая Васе руку, — существуй — это большая сила!

На улице Вася повернул в барак, а парторг с начальником отправились в лес. Курганов поинтересовался, о чем шла беседа. Узнав, чего хотел Вася, Курганов встревожился. Если начнется отлив молодежи, какой бы высокой целью его ни прикрыть, провалится годовая программа.