Валентина Мухина-Петринская - Плато доктора Черкасова

Магнитный полюс, географический, геомагнитный, полюс относительной недоступности, полюс холода (по счастью, он лежал не у нас), полюс ветров... Слово это было символом дерзаний, символом исследования загадочной. и непостижимой Земли, которую только еще предстояло узнать.

Материалы, полученные в Жениной лаборатории, должны были поступать к ученым всего мира.

Октябрь отец провел в домике на леднике. Отправляясь на ледник, он спросил меня: пойду ли я с ним или останусь на станции? Я с чистой совестью предпочел остаться на станции и даже радовался его отсутствию.

Учителем моим на этот месяц стал Женя, а с ним гораздо веселее заниматься. Вообще я чувствовал себя без отца свободнее. Нам сбросили мешок с почтой, и там было мне два письма от бабушки. Она писала, что здорова, скучает обо мне, а маме писать некогда. Потом шла масса наказов и советов. В конце письма сообщалось о дебюте мамы. Мама не имела успеха... Теперь она готовится выступать в новой пьесе какого-то молодого драматурга, который восхищался ее игрой. Бабушка забыла написать папе привет.

В свободное от занятий и работы время мы все ходили на лыжах, бегали на коньках по замерзшей Ыйдыге, катались вместе с эскимосиками на санках. После ужина собирались в кают-компании, пели хором, танцевали, слушали радио, разговаривали, спорили.

Чаще всего велись серьезные научные беседы, из которых я понимал десятую часть. Все же кое-что понимал. Так, например, я понял наконец, почему Ангелина Ефимовна отправилась на это плато. Все же она была доктор наук и, как другие профессора ее возраста, могла бы спокойно заведовать кафедрой в университете и жить в своей удобной квартире в центре Москвы.

Я думал сначала, что она только из-за вулкана поехала в эту экспедицию, но оказалось, что вулкан интересовал ее между прочим. Профессор Кучеринер была одним из основоположников совершенно новой науки — геотермики: науки о тепле Земли.

Ангелина Ефимовна говорила, что в поисках новой энергии человечество пошло не по тому пути. Самая мирная, самая безобидная энергия — это энергия тепла Земли. Неисчислимые выгоды сулит она. В любом месте земного шара можно сооружать геотермические станции, которые будут превращать тепловую энергию в электрическую и не иссякнут, пока на Земле есть жизнь. И не нужны для этого всякие реакторы и дорогостоящие устройства, не нужно загораживаться толстыми бетонными и свинцовыми стенами, а потом ломать голову над тем, куда деть опасные радиоактивные отходы.

Даровая энергия, мощная и практически неиссякаемая, потому что человечеству ее не^пережить,— у нас под ногами, только надо ее взять! В чем-то мечты профессора Кучеринер совпадали с мечтами моего отца, Жени Казакова и Вали (это их всех и объединяло). Воздействовать внутренним планетарным теплом на климат, погоду, растопить вечные льды, сместить полюсы холода, укротить горячее дыхание Земли... Отец утверждал, что это возможно, но обязательно потребуется предварительный физико-географический анализ последствий изменения климата Земли.

Подземный океан горячей воды во многих местах прорывается наружу. Ангелина Ефимовна уже нашла множество теплых ручейков, которые, как и озеро на плато, не замерзали зимой. Источники эти, в большинстве радиоактивные, несли следы сложных процессов там, в недрах Земли, где вода нагревалась, как в гигантском самоваре. Ангелина Ефимовна и была занята изучением этих горячих источников.

В первый год плато баловало нас: летом почти не было комаров. Помню, об этом много было споров. Кажется, никто так и не смог объяснить, почему комары и всякий другой гнус избегали эту местность. Нам это было, разумеется, на руку. Короткая осень была ясна и прозрачна.

Но в конце октября мы узнали, какие здесь бывают бураны.

Со страшной силой ветер нес снег, почти параллельно земле; сбивал с ног даже мужчин. Валю не пустили на метеоплощадку. Пошли Женя и Бехлер, держась за натянутый канат. Они еле довели наблюдения до конца. И долго потом никак не могли отдышаться. Мы очень боялись, чтобы не снесло палатку эскимосов. Но, занесенная сугробами снега, она устояла. В нашем доме было тепло и уютно. Поужинав в тот вечер кое-чем (плита не топилась: дым гнало обратно), мы, как всегда, собрались в кают-компании. Валя казалась расстроенной чем-то и поглядывала на меня неодобрительно. Я не мог понять почему.

Наконец она не выдержала и со своей обычной прямотой спросила у меня:

— А Дмитрий Николаевич сейчас не боится там один?

— Боится... папа? — Я удивленно посмотрел на нее.

— Что тебя удивляет?

— Разве взрослые боятся?

— Когда человек один, всегда как-то страшно,— серьезно произнесла Валя.— Ты бы хоть Кудесника своего послал с отцом.

Я смутился. Почему-то я ни разу не подумал, что отцу боязно или тоскливо одному. Он звал меня с собой, а я отказался. Предпочел быть там, где веселее.

Той ночью, лежа с Кудесником на папиной постели, я думал о своих родителях. Думал о маме, которая в Москве и уже не знает никаких буранов. Добьется ли она славы? Отчего первое выступление ее было неудачным? Думал об отце. Мне было теперь совестно, что я отказался с ним ехать. Какой ураган... А вдруг снесет дом на леднике и он покатится прямо в пропасть? Ветер выл за стенами, как сотни голодных псов. И я никак не мог заснуть от тревоги и тоски. Засыпая уже под утро — условное утро, потому что та же темная, непроницаемая ночь была за окном,— я решил, что в следующий раз непременно "поеду на ледник с папой. Мне было стыдно. И я вдруг подумал, что бабушка ошибалась в папе, как ошибалась, впрочем, и в дочери. Ведь мама отнюдь не Клара Копперфильд!

Ураган бушевал шесть суток. А потом стало тихо, ясно, взошла полная луна. Ермак на вертолете слетал за отцом. Я очень соскучился по отцу и был рад его возвращению.

До Нового года не произошло ничего особенного, никаких событий. Ермак в полнолуние летал в Магадан и доставил почту и посылки, а также личные заказы. Особенно много просил купить Кэулькут. Он дал целый список вещей. Отец случайно видел этот список и удивился, потому что это все на станции было. Но Кэулькут сказал, что хочет иметь свое собственное.

Одно событие все же произошло: заболел наш кок. Он, наверное, простудился, когда разгоряченный выскакивал из камбуза наружу. Отец, немного понимающий в медицине, нашел у него воспаление легких и сам делал ему уколы пенициллина. Все поочередно дежурили у постели бедняги Гарри. И я тоже. Я сидел возле него и читал. Гарри бредил. И не такая уж высокая температура была у него — всего 38, а он уже никого не узнавал.

— Эй, на корабле! — орал он на весь дом.— Не видели вы Белого кита? Людей в мою лодку!.. Ударим кость о кость!.. Кто там пилит старые челюсти? Нужно вскрыть трюм и выкатить бочки! Дьявольщина!.. Убрать брамсели!.. Гей! Где мой гарпун?.. Квикег умирает, но не сдается!.. Стыд и позор! Якоря вот-вот сорвутся: Странные ужимки... На кой черт сдался мне этот шоколад?.. Поддался!.. Табань, табань!.. Белый кит плюет черной кровью...