Сергей Снегов - Ветер с океана

Но четкие мысли не возникали, их забивали образы и воспоминания. Березов вспоминал, как отходили от плавбазы нагруженные суда — палуба заставлена бочками, команда торопливо майнает в трюмы все, что нельзя убрать. У Доброхотова, вчера просившего очередь к базе, конечно, и трюмы все полны, и палуба забита, Доброхотов раньше, чем нагрузится по горло, на сдачу не просится. «Ладога» встретила бурю отяжеленной, все может быть в такой ситуации. Березов возразил себе — Доброхотов опытнейший капитан, до сих пор удачливый промысловик ни разу не оттеснил в нем осторожного моряка. Да, сказал себе Березов, до сих пор, правильно, не было, а сегодня произошло — призыв о помощи, вынесшийся в эфир, прозвучал от Доброхотова, несчастье совершилось с опытнейшим из капитанов, от этого не уйти.

И Березов думал о том, что в неведомой беде, обрушившейся на «Ладогу», немалая доля и его вины: он мог предписать ни при каких условиях не перегружать суда, ну, и что, если добыча падает, пусть падает улов, зато будет меньше риску! Капитаны бы втихомолку осуждали его за трусость, но подчинились — есть у него право приказывать! И сегодня он мог выстучать на ключе распоряжение всем: трюмы немедленно задраивать — и к чертовой матери за борт, что навалено наверху! Он не отдал такого приказа. Он ограничился предупреждением о шторме. Он понадеялся, что капитанам на судах видней, как держаться в бурю. И они, конечно, не захотели расстаться с добром — и затраченного труда пожалели, и опасались выговоров потом от Березова. А чего было бояться ему? Он мог приказать — и пусть на берегу, расследуют его действия. Правильно ли он поступил?

Березов размышлял и о том, что плавбаза сейчас уходит на северо-восток, отдаляясь от основной массы своих судов, и если произойдет несчастье здесь, то поблизости не окажется могучего товарища, готового быстро явиться на выручку.

— Ах, как же не вовремя та авария с «Хариусом»! — вслух проговорил Березов.

— Вы что-то сказали, Николай Николаевич? — прокричал начальник радиостанции.

— Дай-ка мне связь с Лукониным, по-быстрому дай! — приказал Березов.

Когда послышался сильно ослабленный расстоянием голос Луконина, Березов сообщил о «Ладоге» и приказал идти быстрее, каждую минуту можно ожидать новых несчастий.

— Сообщите свои координаты, Василий Васильевич. Приблизительные по исчислению… И хоть через часок повторяйте.

— Часто меняю галсы. Шел галфиндом, сейчас бейдевиндом левого галса, — ответил Луконин и, сообщив координаты, выпал из эфира.

Березов нанес местонахождение «Резвого» на карту. Он смотрел на новую точку восхищенный и растроганный. Ему не нужно было закрывать глаза, чтобы видеть, что происходило сейчас севернее Фарер. Волны валили набок, отбрасывали назад «Резвого», стальную крохотульку с могучим сердцем, так надо понимать краткое словечко «галфинд», дикий ветер бьет в скулу, заворачивает судно носом в правую сторону, это был «бейдевинд левого галса», а суденышко в ревущей тьме рвется вперед, летит, иначе не назвать, летит на помощь товарищам! «Тысяча пятьсот лошадей! — пробормотал Березов. — Тысяча пятьсот и все до одной бьют копытами!»

И опять какое-то время была тишина, оглушаемая изнуряющим ревом ветра и толчками вещей, мечущихся в своих штормовых загородках. Два радиста, молчаливые и хмурые, выслушивали эфир. Березов ждал новых сообщений, прикидывая, что может сделать, чтобы помочь своему флоту. В иллюминаторе то вспыхивало, то погасало сияние — прожекторы «Тунца» обрыскивали океан. Березов знал, что в эти минуты все штурманы, все свободные механики, бригадиры, матросы, рыбообработчики, все, кто не на вахте, с биноклями и без биноклей, в укрытиях и на мостике, до боли в глазах вглядываются в белое от пены море — не мелькнет ли там силуэт судна, пятнышко шлюпки, черная точка терзаемого волнами человека. Он хотел быть с ними, но не мог подняться — здесь он был нужнее.

Вскоре стали поступать ответные радиограммы. Все траулеры, что были поблизости от «Бирюзы», поворачивали к ней. Но буря слишком сильна, мощности двигателей не хватало, ни один капитан не был уварен, что продвигается в нужную сторону, а не отдаляется, относимый ветром и волнами. Карнович по-прежнему молчал.

Зато умножились сообщения с других судов. То одно, то другое докладывало о непорядках и авариях. Это не были призывы о помощи, тот трагический SOS, что заставляет любое судно мира, забыв о себе, менять самый срочный курс и кидаться на подмогу — нет, деловые информации о борьбе с ураганом, повреждениях, у иных даже серьезных, но не гибельных. У одного повалило грузовую стрелу, у другого сорвало якорь и снесло занайтовленные на палубе сети, у третьего обрушило вентиляционный стояк, четвертый сообщал, что волной выбило стекла в рубке.

И Березову уже начинало казаться, что трагедия этой ночи ограничится тем, что происходит с Доброхотовым, когда опять в эфире разразился SOS.

На этот раз спасение призывал Никишин. Он сам, выйдя на связь с Березовым, с обстоятельностью перечислял обрушившиеся на них беды.

— Делаем все, что можем, — четко выговаривая каждое слово, докладывал Никишин. — Но шансов мало, Николай Николаевич. Если не подоспеет помощь, придется доверить свои жизни шлюпкам.

Березов в отчаянии выругался. Плавбаза удалялась от «Коршуна», она не могла идти на выручку. Не то, чтобы спастись на шлюпках в такую дикую ночь, даже спустить их благополучно в беснование волн было задачей почти, неисполнимой. Но без воистину крайней нужды, Никишин и не заикнулся бы о шлюпках. Березов снова вызвал Луконина. Голос Луконина зазвучал так ясно, словно он находился поблизости, хотя до него было несколько десятков миль.

— Василий Васильевич, перебежим с шестнадцатого на десятый, не хочу занимать открытую частоту. — И сообщив о несчастье с «Коршуном», Березов попросил повернуть спасатель к терпящему бедствие судну.

— Поворачиваю, свяжусь с «Коршуном», — ответил Луконин. Березов нанес на карту новые координаты «Резвого». Прошло минут десять и заговорил Луконин.

— Связь с «Коршуном» установлена. Никишин надеется продержаться до прихода спасателя, положение его скверное. Я тороплюсь, — кратко известил Луконин.

Березов снова закрыл глаза, откинулся в глубоком кресле, думал, вспоминал, убеждал самого себя, прикидывал, как убедить других, — явились новые мысли, он пытался оценить их истинное значение, представить себе дальние выводы из них. Он — руководитель бедующего флота, он должен соответствовать своему посту. И он думал о том, что нужно после бури предпринять, чтобы усилить способность судов бороться со стихиями. Среди этих мыслей были и мелкие — реконструировать трюмные закрытия, вместо палубных люстр поставить везде прожекторы; и идеи покрупней — заменить слабые машины двигателями помощнее, и посылать на дальные промыслы только новые суда, сходящие со стапелей, а старые специализировать на малых промыслах, во внутренних морях. И что такая реконструкция рыболовного флота уже производится и без него, на нее отпускаются ежегодно десятки, если не сотни миллионов рублей, он может только дополнительно указать на ее срочную настоятельность, лишь немного подтолкнуть ее, и без него спешную, докладами министру и рапортами правительству — и что он обязан, чуть вернется на берег, засесть за такие доклады и рапорты — и непременно, что бы ни отвлекало, засядет за них…