Юрий Платонычев - А дальше только океан

— Кликну, — пообещал маячник.

Туристы не туристы, а на топографов офицеры походили изрядно. Кубидзе измерял рулеткой поляны, террасы, просеки, наносил все это на бумагу; Рогов в резиновой шлюпке тихонько двигался по бухте, ручным лотом брал глубины, замечал под водой камни, ямы, песчаные наносы и тоже аккуратно отмечал их на карте; Малышев с футштоком в руках обследовал речку, озеро, искал броды, тропинки, тенистые местечки, не забывал, конечно, прикинуть, где будет лучше рыбакам, ему в том числе; ну а Павлов с Ветровым и впрямь могли сойти за туристов — прогуливались по пляжу, по лесочкам, по мысочкам и, хоть ничего не мерили, ничего не записывали, про себя все замечали, все мотали на ус, чтобы потом своими заметками пополнить карты Кубидзе и Рогова.

С сопки бухта и речка, озеро и террасы казались невеликими. Думали, раз-два — и все обойдут. А когда взялись обходить, поняли, что ошиблись, что тут еле-еле к вечеру бы управиться. Так оно и вышло. Лишь к заходу солнца «топографы» закончили свои измерения, а здесь и парнишка с маяка прибежал, дескать, к телефону срочно требуют. Звонил Жилин.

— Павлов? Думал, вы уже дома…

«Что за срочность такая?» Павлов молчал и слушал, что скажет начальник.

— Могу сообщить: есть приказ насчет торпеды. Приятного, конечно, мало. Больше всех мне, пожалуй. Да и вам выговорок вкатили.

Павлов сразу помрачнел, хотя и ждал примерно такой кары. Однако напоминание о ней снова всколыхнуло душу: «Неужели звонил, чтобы «обрадовать» на ночь глядя?..»

— Да, а как бухта? — бесстрастно продолжал Жилин.

— Бухта ничего… — после долгой паузы выдавил из себя Павлов и, тут же оживившись, добавил: — Бухта подходящая. А уж раздолье здесь!..

— Во-о-от! — по своему обычаю, протянул Жилин. — Не надоело восторгаться? Смешно!

Вечер был вконец испорчен.

Долго ждали разрешения на выход — маневрировали корабли, рейд был закрыт. Около полуночи «добро» наконец получили, и катер мягко отвалил от причала.

В заливе царил глубокий штиль. По мерцающей глади всюду блуждали зеленые, красные, белые огни сновавших в разные стороны судов. Вкрадчиво ласкалась вода, разрезаемая форштевнем. Ее монотонный, сдержанный шепот успокаивал, примирял, навевал что-то светлое, доброе. Неприятное известие, полученное от Жилина, отступало назад, затуманивалось.

«Неужто есть равнодушные к такому первозданью?.. — Павлов вглядывался в ночной залив. — Как не быть! Или не встречал?.. Сидит, поди, в шлепанцах у телевизора, вот для него и вся природа. Эх, Петр Савельевич!.. Да разве только он? Откладывают изо дня на день на потом, а «потом» так и не приходит, потом просто отвыкают что-либо замечать, забывают, что каждый день, каждый миг дарит что-то новое, что-то неповторимое. Взять сегодняшнее, нет, уже вчерашнее утро! Теплое, с прохладцей, с запахом моря и полыни. А ласковый полдень с паутиной, цеплявшейся за руки, — говорят, паутина к теплым дням!.. А мимолетный дождик!.. Атласная гладь воды и неба сразу подернулась свинцовым налетом, зарябилась, однако хмара вскоре улетучилась, и, словно по взмаху волшебной палочки, мир заулыбался еще краше. Дождик хорошо прибил дорожную пыль, в воздухе сильнее заароматило осенью — прелыми листьями, грибами, мхом… Под обрывом, как всегда, голубое безбрежье. Легкий ветерок-озорник приятно освежил лицо, игриво подхватил золотой березовый лист, покружил его, позабавлялся и унес далеко-далеко. А этот, почти сползший к пропасти, рябиновый куст, весь залитый вечерним солнцем!.. Ягоды сверкают, как драгоценное ожерелье. Рядом, в приветливом поклоне, склонился синий колокольчик. Запоздалый колокольчик, его время давно прошло. Почему он здесь, откуда?.. Смотришь на него, как на чудо из чудес, как и на опенки, что примостились за пеньком, сразу и не заметишь!.. А серебристо-розовые облака на выходе из залива! Завтра таких уже не увидишь и такого заката тоже не увидишь.

Да… морякам не часто выпадает сидеть в ложах бенуара, заслушиваться операми или созерцать архитектурные чуда больших городов. Верно и то, что служба у них трудная, порой тяжкая, как тут не вспомнить: «Тяжела морская служба, зато почетна!»

Да… — Павлов грустно вздохнул. — «Сладка ягода лишь весною, горька ягода…» — снова пришла на ум утренняя песня. Так прилипла, что не оставляла целый день. — А ведь и верно. Горьких ягод куда больше… Черт возьми, но и жизнь у человека одна! И у военного одна! Так разве можно себя обкрадывать, не замечать этакой красоты?.. Эх, Петр Савельевич, и вовсе это не смешно!»

Дождь, начавшийся моросящим туманом, разошелся не на шутку. Он лил четвертые сутки без передышки, уже начисто смыл яркие краски осени, оставил только серые, неприглядные, тусклые, да и то сквозь унылую сетку. Деревья, столбы, стены, все земное по горло насытилось влагой, все молило: «Уймись, хватит, дай вздохнуть!» А он, беспощадный, лил и лил, барабанил свою бесконечную дробь и барабанил, сек землю злыми розгами и сек. Один океан безропотно, даже охотно, впитывал небесные слезы.

На улицах пусто. Лишь изредка мелькнет торопливая фигура в черной накидке с кульком-капюшоном на голове — и снова пусто.

— Выходит, проясняется?.. — Ветров вошел так тихо, что заглядевшийся в окно Павлов невольно вздрогнул.

— Ничего себе, проясняется! — Павлову казалось, что небо затянуло еще больше, что водяные розги хлещут еще яростней, что за молит сегодня окает, как никогда, сильно.

— Я не о дожде!

— А о чем?

— О торпеде!

— О торпеде?! Ну-ка, ну-ка!

— Вечером приходил Серов. Так оказать, информировал. — Замполит и в самом деле сегодня окал до невозможности, что сразу выдавало его волнение. — За стенкой сидит Городков. Он вас разыскивал еще вчера…

— Знаю. — Вчера Павлов вернулся домой где-то после двадцати трех, заезжал к Власенко, от Власенко в Старую гавань, вернулся до смерти усталый, промокший и первое, что услышал от Велты, когда стряхивал накидку: «Витя, тебя спрашивал Городков». — Что там стряслось? Впрочем, давайте-ка его сюда!

Городков был явно обескуражен. Румянец на скулах и блестевшие глаза выказывали полное его смятение.

— Вчера матрос Шулейкин, — начал он смущенно, — признался, что заправлял стенд неотфильтрованным маслом. Мы с Серовым проверили на этом стенде две торпеды. У второй сразу заклинило рули. Явное потопление!

— Та-а-ак! — Павлов в упор разглядывал торпедиста, — А как случилось, что Шулейкин заливал стенд в гордом одиночестве?

— Разрешите подробно?

— Давайте.

— Я отвозил дочку в госпиталь: упала с качелей, сотрясение мозга и все такое… — Это теперь Городкову легко говорить «все такое», а как тогда перепугался! — Когда отлучался, матросы ужинали. До моего возвращения им велено было торпеды не готовить.