Борис Мегрели - Без всяких полномочий

— Не надо плакать. Все будет в порядке. У нас же есть Гурам. Ты снова взберешься на своего Бармалея.

Она высвободилась.

— Нет! Никогда! Этого не будет!

— Почему?

— Потому что не хочу быть калекой!

Она бросилась лицом на подушку. По тому, как дрожали ее плечи, я понял, что она рыдает. Слога утешения застряли в горле. Я беспомощно поглаживал ее плечо. Я не задумывался над тем, насколько серьезно повреждена нога Нины, не придавал значения ее хромоте. Да и хромотой нельзя было это назвать. Она слегка прихрамывала. Я не верил, что это останется навсегда. Это было бы слишком несправедливо.

Внезапно Нина успокоилась. Не поднимая головы, она сказала:

— Прости меня. Было так чудесно. Я все испортила.

— Это ты меня должна простить. Не следовало говорить о Бармалее.

Она вскочила и снова обвила мою шею руками.

— Ты должен мне верить. Мне нужна твоя вера. Иначе я не вытяну.

— Я верю, Нина. Все будет в порядке. Я сделаю невозможное для этого.

— Тебе ничего не надо делать, надо только верить, что со мной все будет в порядке. И больше ничего.

— Хорошо. Будет так, как ты хочешь. А теперь ложись. Ты должна выспаться. И мне пора идти. Светает. Вечером я позвоню. Сходим наконец в кино.

За окнами стало серо. Тени в комнате исчезли. Нина легла. Я укрыл ее одеялом.

— Только не уходи, пока я не засну. — Она взяла мою руку и прижалась к ней щекой. — Ты приснишься мне, и будет так, будто ты все время со мной. Я говорю глупости, да?

— Нет, а если это и глупости, то приятные. Спи.

Она улыбнулась.

И снова я не шевелился, снова все казалось нереальным. Вдруг Нина сказала:

— Знаешь, почему я была у Наны?

— Ты проснулась?

— Я не спала. Родственница Наны работает у нас. Ты бывал в цирке?

— Много раз, но в детстве.

— Может быть, ты ее и видел. Она выступает с аттракционом… Знаешь, есть такие фокусы с отрезанными головами, с телами, пронизанными шпагами, и прочей галиматьей. Она уходит на пенсию и продает реквизит. Я хочу… В общем, ты понял, что я хочу сделать. Почему ты молчишь?

— Я мало разбираюсь в цирке, но, наверно, ты правильно поступишь. Спи.

Она заснула мгновенно. Я осторожно высвободил руку, бесшумно оделся и, стараясь ступать легко, вышел из квартиры. Я не стал вызывать лифт. Он останавливался на этажах с грохотом.

Улица была наполнена свежестью и чистотой утра. Мир казался прекрасным. Я думал о ноге Нины и не видел причин для волнения. Был Гурам, и я мог положиться на него. Все будет в порядке, сказал я себе. Я верил в это.

Я остановился у киоска. Несмотря на ранний час, однорукий киоскер уже раскладывал кипы газет, от которых шел запах типографской краски. Я купил нашу газету и развернул ее. На последней полосе был напечатан мой фельетон.

— Чудесное утро, — сказал я и купил еще пять экземпляров газеты.

— Жаркий день обещает, — ответил киоскер.

— Счастливо вам, — сказал я.

— И ты будь счастлив, сынок, — сказал киоскер.

Показался автобус.

Поднимаясь к себе, я был уверен, что не встречу никого из соседей. Дом молча дышал распахнутыми окнами. Притихший, он, казалось, набирался сил, чтобы днем выдержать натиск, шум и гомон своих обитателей. Я услышал знакомый шелест халата и обернулся. Моя квартирная хозяйка шествовала с горшком в руке.

— Доброе утро, — сказал я.

— Доброе утро, — сказала она. — Вы еще не ложились или уже встали?

— Уже встал. За газетой ходил.

Она покосилась на мою папку.

— Что-нибудь сенсационное?

— Да, нет. Мой фельетон.

— Положите на стол. Потом почитаю.

Я положил газету на стол и вручил ей долг за комнату.

— Извините, что задержал.

Она сунула деньги в карман халата и сказала:

— Слушайте, вы теперь каждый раз будете возвращаться под утро с деньгами?

Что за манера кричать на весь дом, подумал я и тихо сказал:

— Все зависит от удачи.

— Ко всему прочему, по ночам вы еще и грабите! Прелестно!

Моя квартирная хозяйка явно была в приподнятом настроении. Кто знает, что ей приснилось. А может, она проснулась с чувством, что жизнь не такая уж скверная штука и что еще не все потеряно.

Вихляя бедрами еще более вызывающе, чем обычно, она продолжила шествие с горшком.

Я улыбнулся, отпер замок и вошел в свою комнату.

Было начало первого, и я, минуя редакцию, зашел в кафе. Как ни странно, Гарри с товарищами отсутствовал. Зато в углу за столом сидели Лаша и Боб. Я подсел к ним.

Боб вонзил острый подбородочек в сложенные на столе руки. Он походил на обиженного ребенка.

— Что загрустил, Боб? — спросил я.

— Есть причина, — ответил он.

Подошла Маринэ, Бабушка грузинского футбола. Она была чем-то опечалена. Помада сползла к сморщенным углам ее рта, и неровные линии краски делали губы Маринэ недовольно искривленными. Веки она тоже намазала небрежно.

— Что случилось? — спросил я.

— Сам знаешь! Опять наше «Динамо» проиграло. И где? На своем поле. И кому? Ленинградскому «Зениту»! Этот кривоногий Гайоз пять голевых моментов не смог реализовать!

— Четыре, — сказал Боб, не поднимая головы.

— Пять! — сказала Маринэ. — Пять! Пятый был на шестьдесят второй минуте. Ты, наверно, уже спал в это время. Борис Пачайдзе не упустил бы таких возможностей.

— Маринэ, умираю от голода, — взмолился я. — Яичницу и кофе.

— И бутылку коньяка, — сказал Лаша.

От коньяка я отказался, придумав, что мне предстоит встреча с главным редактором.

— Ладно, в другой раз не отвертишься, — пригрозил он. Буфетчица Зоя и молодая официантка Валентина шептались и посмеивались, поглядывая на Маринэ.

— Неисповедимы страсти человеческие, — сказал я, когда Марина отошла.

— Это точно, — согласился Лаша и вытащил из кармана куртки пакет. — Обещанный галстук. Должно быть, помялся. Прогладь его не очень горячим утюгом.

— Я не ношу галстуков.

— Ничего. У приличного человека должен быть хотя бы один приличный галстук.

Я развернул пакет. Галстук был очень красивый, с черными и красными широкими полосками.

— Спасибо, Лаша. Галстук превосходный.

— Плохих не держим, — буркнул Боб, все еще полулежа на столе.

Маринэ принесла яичницу и кофе. Я был настолько голоден, что недожаренная яичница показалась мне божественной. Я с наслаждением закурил первую за день сигарету и сделал глоток крепкого кофе.

— Ну, как дела, Лаша?

— Решил ехать, — ответил он.

— Куда? — не понял я и, когда смысл сказанного дошел до меня, оторопело уставился на него. — Ты с ума сошел!

— Похоже, — произнес он.

— Родину на бабу меняет! — сказал Боб.

Правая рука Лаши взметнулась к Бобу. Боб откинул голову и рухнул со стула.

Я вскочил, чтобы оказать Бобу помощь, но Лаша опередил меня. Маринэ принесла графин с водой.