Борис Мегрели - Без всяких полномочий

Я вернул ключ дежурному и отправился домой.

Дома меня ждала записка от Гурама. Он повез Эдвина в мастерскую Гурули, чтобы показать новую грузинскую чеканку. С древней грузинской чеканкой Эдвин, оказывается, ознакомился днем, побывав в музее. Нина была о ними. Но я не поехал к Гурули.

В доме было тихо. Липкая духота отбила у всех охоту говорить. Даже Валериан не произносил «Быть или не быть?», и молча играл в нарды с Бидзиной. Один Аполлон, не считаясь ни с чем, в поте лица трудился на благо семьи. Он возился с цветами. Женщины смотрели телевизор.

Я остался дома и работал над пьесой допоздна.

…Я открыл дверь. На ночь я держал ее распахнутой. Комната, которую я снимал, навсегда пропахла смрадом умерших вещей, потому что некогда она была приютом старых предметов, кладовой, где на протяжении ста лет, а может быть, и дольше, если считаться с возрастом дома, построенного еще прадедом Лизы Погосовой, все разъедалось ржавчиной времени и червями, тлело и рассыпалось в прах. Революция лишила Погосовых прав на этот несуразный двухэтажный дом с большим двором, но сохранила за ними огромную комнату и кладовую, которую Лиза Погосова переоборудовала в жилое помещение, чтобы иметь источник дохода.

Я лег в постель. Мозг продолжал работать, я не смог заснуть и вышел на балкон.

Тусклоглазое небо с серым лицом смотрело на изрезанный выцветшими тенями двор. Было время между ночью и утром. Самое дно суток.

Я вернулся в комнату и принял седуксен.

Пробуждение было неприятным — с ощущением, что куда-то опаздываю. Я вскочил, торопливо оделся и лишь после этого осознал, что спешить некуда. Я переоделся — натянул плавки, старые брюки, вышел на балкон и, чтобы прийти в себя после седуксена, взял в руки самые тяжелые гантели Сандро. Одно время я занимался штангой. Размявшись, я спустился во двор с полотенцем и мылом и сел под кран на корточки. Это был единственный способ принять душ. Прадед моей квартирной хозяйки не удосужился провести водопровод в дом и соорудить ванную, хотя придерживался передовых по тем временам взглядов, о чем свидетельствовала его русская ориентация: армянскую фамилию Погосян он переделал в Погосова.

Было начало двенадцатого. В ресторане «Дарьял» меня ждал Шота, а я жевал хлеб с сыром, думая, что надо постирать белье и потом уж засесть за работу. Нежданно приехал Дато и сказал, что добился свидания с Карло.

— Бедный Шота! — засмеялся я, надевая выходной костюм. Сидит в ресторане и нервничает. С пятью тысячами в кармане.

Дато смутился.

— Извини, Серго. Я не знал, что ты договорился с ним.

— Я не собирался с ним договариваться. Поехали.

— Не стоит, Серго. Карло ты все равно не поможешь, а пять тысяч — хорошие деньги.

— Хватит, Дато! Поехали.

Мы сели в ожидающее нас такси, и Дато сказал водителю:

— В тюрьму!

Как только за нами закрылась дверь в железных воротах, нас точно отделило от привычного мира. Чувство это усиливалось с каждым шагом, хотя я не видел ни стальных решеток, ни сеток, ни камер и не слышал ни скрежета ключа в замке, ни лязгания решетчатых дверей, ни гулкого стука ботинок по металлическим лестницам и переходам.

Сутулый человек провел нас по тюремному двору к зданию из красного кирпича, и вскоре мы оказались в обычной каменной комнате со скамейками и столом.

Мы ждали минут пять, и все это время сутулый посматривал на меня.

— Давно здесь работаете? — спросил я его.

Ему не понравился мой вопрос, и он нехотя ответил:

— Давно.

Мне не понравился его ответ и не нравилось, что он посматривал на меня. Я сказал:

— Хорошая работа?

Он отвернулся и стал глядеть в окно.

— Оставь, — шепнул Дато.

Приземистый конвоир ввел в комнату Карло Торадзе. Несмотря на ужасающую худобу, Карло напоминал Дато. Должно быть, так выглядел Дато лет двадцать назад.

Карло, виновато улыбаясь, подтянул еле державшиеся на нем брюки. Он не двинулся с места, пока конвоир не сказал:

— Иди.

Видимо, Карло уже усвоил тюремные порядки.

— Иди, — повторил громче конвоир и отошел к сутулому.

Братья обнялись. Дато долго не выпускал Карло. Он что-то шептал ему.

Карло протянул мне руку, сел напротив нас и положил на скамейку пиджак.

— Передачу вчера получил? — спросил Дато.

— Получил, но не нужно столько присылать. Я ничего не могу есть.

— Тебе нужно есть. Посмотри, на кого ты стал похож!

— Как мама?

— Ничего. Как в камере? Больше не пристают?

— Какая разница?! Я человек конченый.

— Не говори глупостей!

— Ладно. Давай сменим тему. Как мой племянник? Результаты олимпиады известны?

— Опять первое место. Быть ему великим математиком.

— Кем угодно, лишь бы не был доверчивым ослом вроде своего дяди.

— Что произошло? Ты мне можешь сказать, что произошло?

Карло не ответил. Он опустил глаза и стал разглядывать свои грязные ногти.

— Дай спички, — сказал он.

Дато, вытаскивая из кармана коробок, толкнул меня локтем.

— Спрашивай, — шепнул он.

— Карло, кто главный? — спросил я.

Карло недоуменно поднял глаза. Он молчал.

— Почему ты не отвечаешь? — громко сказал Дато. — Что с тобой произошло? Может, тебе что-нибудь нужно?

Недоумение Карло сменилось жалкой улыбкой. Он понял нашу хитрость.

— Нужно. Еще одну клетчатую рубашку, — сказал он громко и тихо произнес: — Георгий Санадзе.

Имя было незнакомо мне, но это не имело значения.

— Больше тебе ничего не нужно? — спросил Дато.

— Куда могли увезти «Ариадну»? — спросил я.

— Сигареты. Только не «Тбилиси». У меня от них кашель. Думаю, в Марнеули.

— Что маме передать?

— Ахвледиани причастен?

— Передай, что я здоров и чтобы она ни о чем не беспокоилась. Он несчастный человек. Все дела в руках Вашакидзе.

Сутулый настороженно повел взглядом в нашу сторону.

Мы замолчали. Карло, ломая спички, вычищал из-под ногтей грязь.

— Здесь помыться как следует нельзя, — сказал он.

— Свидание окончено, — сказал сутулый.

Карло встал и обнял брата, а потом неожиданно обнял меня. Я растерялся.

— Держись, Карло. Все будет в порядке.

— Вытащите меня отсюда! Вытащите! Я больше не могу! Заклинаю вас всем святым на свете! Вытащите!

Конвоир потянул Карло за рукав. Карло не сопротивлялся, сутулый взял пиджак и накинул его на плечи Карло.

— Не кричи! Иди в камеру. Иди.

— Вытащите меня отсюда! Слышишь, Дато?.. Вытащите…

Дато точно прирос к полу. Он не произнес ни звука. Он плакал.

Солнечный свет на улице ослепил нас.

Дато свирепо молчал. Я понимал его и тоже молчал.

Мы прошли метров двести. Дато сказал:

— Говоришь, он ждет в «Дарьяле»? Очень хорошо. Едем.

— Что ты задумал? — спросил я.

— Увидишь. — Он остановил такси.