Юлиан Семенов - Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение

Был Каин, был Авель, был Ирод.

Осталась символика зла,

И нет во всем мире отцов,

Которые б сына назвали — «мой Ирод».

И Ева была. И осталась,

Как символ греха,

И много отцов называли детей — «моя Ева».

Однако из всех миллионов осталась лишь Ева. Та Ева.

А после остались Овидий, Гораций,

Рабле, Эйзенштейн и Матисс.

Остались навечно —

Как Ева, не Ирод.

Грех всем симпатичен. Ведь правда?

Творящие по договору,

Рисующие по найму.

Знакомьтесь: маляр!

Все в портрете похоже,

И голубь не белый, а сизый — по правде,

И девочка тоже похожа!

Мы все так на свете похожи,

О Боже,

Спаси нас от сходства,

Спаси нас от скотства!

...В лесу по утрам очень тихо,

И голуби в нем голубые.

А руки мадонны сначала пусть будут в воде родника.

Пусть замерзнут.

Сначала мы все замерзаем.

А после бывает тепло. Ну, вы!

Приготовьте ей кисти!

Пусть пахнет вокруг скипидаром!

Пусть холст будет чистым, как детство!

Побойся же смерти и глупого тлена!

Рисуй. И останься навечно!

Все зрячие — зрячи,

Но видеть умеют лишь люди,

Которых на свете десятки!

Ах, Ева, ты ж видеть умеешь,

Как девочка, или мадонна,

А может быть, шлюха —

Неважно.

Теряешь своих голубей ты,

Совсем не боясь потерять их...

О, хитрая злая мадонна,

А может быть, шлюха,

А может, дитя...

Ведь это не страшно: терять голубей,

Если знаешь,

Что голуби, глупые птицы,

Всегда возвращаются снова к тем, кто их теряет.

Понятно?

Останься же, Ева, останься! И помни:

Умение видеть — проходит,

Умение слышать — проходит...

Все смертно, Все тленно, Как глупо...

«Пассивность таланта — преступна!»

Ведь если не ты — с голубями и черной мадонной

Придешь утром к людям —

То кто же?

Ведь если приходим не мы,

То другие... Чужие другие, Чужие.

1968 г.

Большое спасибо тебе,

Зеленая ящерица с желтым хвостом,

За твое любопытство.

Каждое утро ты вылезала из кустов

Синего можжевельника и подолгу смотрела,

Как я работаю.

Ты была словно возлюбленная,

Которая считает, что видит чудо.

А поскольку нет пророка в своем отечестве,

Твое любопытство я толковал, как любовь,

И был очень горд. Спасибо тебе,

Большое спасибо Вам, мой друг Новицки,

За то, что каждое утро Вы начинали

Строить нечто из старой фанеры и битого стекла.

Это очень важно: слышать подле себя работу

И видеть, как рождается дом: пусть даже

Без печки, но с крышей.

Спасибо вам, комары с прозрачными крыльями,

За то, что вы каждый вечер слетались

К моей лампе и гибли в ее холодном

Электрическом тепле.

Но перед тем как погибнуть,

Вы очень мешали мне, и

Это помогало мне чувствовать

Себя живым — всего-навсего.

Огромное спасибо вам,

Ночные яблони, за то, что

Вы роняли на подстриженный луг

Красные яблоки — в этом умирании лета

Было заложено главное: то, что помогает

Людям жить — вера в бессмертие земли.

Ну, будь здорова, ящерица!

Я сейчас уеду. Я очень счастлив.

Я окончил работу.

Я поеду на автобусе номер «такого нет»,

На остановку «такой не будет».

И пока он будет везти меня,

Я стану благодарить и тебя,

И господина Новицки, и луг,

И облака, и горлиц, которые уснули.

Спасибо вам, большое спасибо.

1968 г.

Ах, как хорошо в этом доме, Пустом и тихом.

Человек, побывавший в нем, остается.

Остается в запахе тепла,

Прикосновения рук к лампе,

В огрызке яблока, оставленном в тумбочке.

И в меня входит творчество,

Оставленное здесь коллегами,

Жившими прежде.

Я его чувствую, я им благодарен.

Спасибо им, растеряхам.

Из оставленных крох

Я стану делать пирог

С капустой, грибами и дичью.

Но с кем разделить мне его?

Коллеги, которые жили,

Забрали любовь до последней пылинки,

Дом вычищен, как пылесосом.

Зачем вы так скупы?

Оставьте немного любви,

От вас не убудет, наверное,

Иначе — как быть иностранцу,

Кто знает лишь «иген» [7] Да (венг.) ,

А чаще обратное иген, короткое, быстрое «нэм»! [8] Нет (венг. )

Как мне хорошо в этом доме,

Но все же с кем разделить

Мне пирог из дичи с грибами?

Бог с Вами, включайте свои пылесосы!

Любовную пыль соберите — не жалко,

Нет, жалко, конечно, но лучше приврать, —

Так правдивей.

Лишь только уеду отсюда —

Вернитесь. Врубите систему настройки.

Замрите. Локатором станьте. Радаром.

Вот так. Еще тише!

Вы слышите, это спускается вниз,

По лестнице, очень скрипучей, все то,

Что осталось после меня для вас.

1968 г.

Чаек крик и вопль прибоя,

Смех детей и солнца зуд,

Ну пойдем скорей с тобою

На роскошный белый зунд...

Все прекрасно, все сияет, говорят девицы «нет»,

(А в Москве все заседает наш высокий кабинет).

А кругом так симпатично, и вокруг такое чудо:

Одеваются наяды, раздеваются атлеты,

Самолеты пролетают, и эсминцы грозно ходят —

Так, чтоб видели их люди...

(Именно в это время Дубчек и Черник присоединились к Свободе для переговоров об урегулировании отношений между братскими народами, вокруг которых роилась контрреволюция...)

—Я читаю Пастернака... Да, стихи весьма прелестны...

—Очень чувственны и сладки, Как медок в конце июля...

—Ха-ха-ха, скорее в море, Ха-ха-ха, какие волны,

—Пастернака бросьте в сумку И перемените плавки...

—А песок прогрет под солнцем... А песок увял под солнцем...

—А песок умят под солнцем. (В это время в Праге люди вышли на работу.)

—Ну смотрите же, смотрите, вон идет прелестный парень,

—Загорелый, мускулистый, сколько силы в нем и страсти!

(В это время, как сообщал ТАСС, переговоры продолжались в обстановке полной откровенности и дружбы.)

—Не хочу я слышать это,

—Поищите мне другое,

—Надоели мне «нахрихтен»,

—Я ищу себе покоя...

(Ее звали Гертруда, она работала в Дрездене ассистентом по ис­правлению дефектов речи. На время отпуска она сняла обручальное кольцо.)

— Надоели сообщенья,

Поищите лучше песни,

Все прелестно, все красиво,

Девушек тугие груди,

Спины юношей нагие,

И старух глаза большие...

(А над пляжем пронесся МиГ, и дети смеялись, глядя на него, и махали ему руками, ибо он был знамением мира, и никто не знал, что именно в этот момент пилот получил приказ приготовить кнопку 2-ЗЕТ для педалирования в случае ядерного нападения подлюг из НАТО.)

Песок прогрет под солнцем,

Водицы синь тепла,

Кругом белеет море,

Эсминцы на дозоре,

И в людях берега...

(В это время Людвиг Свобода говорил с правительством, которое охраняли от наскоков контрреволюции советские бронетранспортеры.)