Юлиан Семенов - Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение

Ах, прошу вас, ах, не надо!

Здесь же пляж,

Едем вечером отсюда

В бар, где будет очень людно,

Там приперченные блюда,

Там играет старый джаз...

(А в это время Чжоу Энь Лай выступил с провокационной речью в румынском посольстве в Бухаресте.)

Ах, как дети здесь смеялись,

Будто не существовало горе,

Рыбаки сушили сети,

Говорили дамы «нет»,

(Мне сегодня, по секрету, 248 лет).

А мужчины говорили о последних матчах в мире,

А мужчины говорили о победах на рапире,

Ну а женщины боялись за детей, что без оглядки

Все играли, все играли в салочки, в песочек, в прятки...

(А в это время орудия развернули свои жерла на Вацлавское предместье, где собралась толпа безответственных хулиганов, которые протестовали против акта братства, оказанного народами — друзьями чехам и словакам в их борьбе с контрреволюцией.)

1968 г.

Абраму Кричевскому

Не знаю я,

Что значит «что»?

Почем торгуют «как»?

Зачем нам «почему»?

И для чего «не надо»?

Вопросы столь важны,

Сколь прост на них ответ:

«Что» — это просто «что»,

Синоним «почему» — «зачем».

А вообще привет!

Вопрос мы разрешим,

Вопрос ведь не ответ,

Виновны только «да»

И не виновны «нет».

Наивен компромисс

Вопроса и ответа...

«Зачем»? — вас в каземат,

«Как»? — в дальнюю тюрьму!

Услышь мою мольбу,

Не пария, не брата,

И «как» не виноват,

И «что» не виноват,

И для того «нельзя»,

Что всем сейчас «не надо».

Берлин,

1 сентября 1968 г.

Скоростные сдвинулись пределы,

А мораль по-прежнему стара:

«Свят есть Бог, хоть первородно тело,

И весна — суть лучшая пора».

Почему? Ведь однозначность мнений

Будет мстить отсталостью и тьмой.

Все не правы. Прав один лишь гений,

Отменивший турбовинтовой.

Гений тот ломал себя и мучал,

Самолет смертельный флаттер бил,

Пробивая грозовые тучи,

Гений о спасении молил —

Не себе, а той своей идее,

Для которой лишь один предел:

Чтоб исчезли в скоростях пределы,

Как в любви — дворовые наделы,

Как в игре — отравленные стрелы,

И чтоб мир скорее поумнел.

Скорости — им нет определенья,

Скорости — тревоги наших дней.

Он погиб. Не надо сожалений —

Мир живет умнее и быстрей:

Формула, записанная мелом,

Стала делом миллионов рук.

Бумеранг, запущенный умело,

Возвратится, сделав полукруг.

Скорости есть символ первородства

Мощностей, направленных вовне, —

Доброта, Отвага, Благородство

Здесь нужны. Чуть меньше — на Луне.

1968 г.

Вечер ушел сквозь кленовую листву

В серое небо Лианьфалу.

Ночь подкралась с зажженными фонарями,

Будто могильщик.

А женщина осталась. Она осталась.

Хотя ее здесь нет.

Женщина всегда остается возле,

Если только ты хочешь этого.

Слышишь, как прекрасно в отрогах гор трубят олени?

Они словно рыцари перед боем.

Сейчас у них начнется турнир,

В котором победителем будет даже проигравший.

Ах, как прекрасно мое счастье.

Оно значительно больше меня ростом,

У него медальный профиль,

И это мое красивое счастье любит

Самая красивая и умная женщина...

И чем больше я думаю об этом моем рослом счастье,

Тем оно делается ненавистней,

Потому что уж кто как не я знаю:

Его нет вовсе.

Есть кленовая листва, ставшая в ночи чугунно-литой,

Есть тоскливые гудки пароходов на Дунае,

И надо всем этим царствует городской магистрат,

Который приписывает экономить электричество,

Особенно ночью,

А чтобы не было безобразий —

Выпускает полицейских с фонариками.

Тихо! Слышишь, в предгорьях трубят олени!

«А где же выход?» — подумаешь ты.

И есть ли вообще выход? Ведь правда есть?!

Ну скажи?!

А мне будет совестно смотреть в твое лицо,

Потому что я знаю про все, о чем думаешь ты.

А ведь любовь обязательно предполагает тайну!

Чтобы я думал, что ты думаешь, что я думаю,

Что я ничего не знаю. А я знаю все.

В сером сентябрьском предрассветьи

Олени дерутся рогами

И кричат от любви и боли

И по этому крику оленей находит охотник Калман

И бьет их под лопатку разрывной пулей.

Длинной и медной.

1968 г.

Спасибо тебе, женщина,

Мать моих детей,

Спасибо тебе.

Судьбе было угодно,

Чтобы мы любили

И не любили друг друга,

Чтобы я доставлял тебе боль,

А ты попросту мучала меня

За то, что я был таким, каков есть.

Я пытался скрывать это,

Но меня выдавали друзья,

А после всех выдал Феллини.

И тогда ты решила, что это конец и наш с тобой мир

Разлетелся, как шарик, взорванный маньяком.

Женщины, которые любят, и дети

Обычно считают трагедией ерунду.

Все дети: и те, и эти, чужие дети, и наши дети.

Спасибо тебе за сны,

В которых черные быки носятся по белым иконам.

За Дуню спасибо и Ольгу.

Я рядом с тобою старею.

Добрею.

1970 г.

Только чаще прощай меня.

Прощай меня всегда.

Мы все очень нуждаемся в прощении,

Потому что за утренним кофе

Мы говорим о гибели друга

И о самоубийстве Марлин.

«Свари мне овсянки».

«Ты знаешь, она отравилась».

«Да? Где подтяжки, я через полчаса улетаю».

«Она перед смертью кричала».

«Бедняга. Напомни купить мне подтяжки»,

Так что ж нам друг другу прощать?

Не надо. Не надо. Ну, здравствуй.

Я вроде б вернулся.

Но в пятницу я уезжаю.

Пролетные гуси идут.

Я буду их ждать в камышах.

Как добытчик.

Сюжетов, и горя, и счастья.

Всем поровну. Всем понемногу.

Прощай.

Я наверно вернусь.

1971 г.

Закат был красным. Желтой — пыль.

Апрельский Крым, дорога к переправе.

Никто, ничто забыть не вправе,

Тем более, когда не сказка — быль...

Ковыль был белым; жаворонок пел;

Мотор хрипел; Синело небо.

И на двоих буханка хлеба,

И жизни — на сто лет задел.

1971 г.

Истинность ватерлинии — символ мощности судна,

Здесь нельзя ошибаться — чревато крушением в шторм;

В любви, войне и творчестве, видимо, самое трудное —

«Сухая трезвость оценок», как утверждал Нильс Бор.

Океаны, какими видятся, открыты для каждого смертного,

Предмет океанографии понятен отнюдь не всем.

Охотник, знающий истину, кормит слепого беркута,

Ведь тот, кто молчит, — не значит, что обязательно нем.

1971 г.

Твоя беда, моя вина,

Так неделима сущность жизни,

И утренняя пустота

Уйдет со шторой — солнце брызнет.

А мне-то что? Смешенье дней,

Чередованье лун и света,

Ведь для прирученных коней

Нет разницы — зима иль лето...

Давно отмерен рацион,

И раз в году ветеринары,

И вроде бы спокойный сон,

Но снятся им в лесах пожары.

Ах, как мне хочется хоть раз