Юлиан Семенов - Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение

— Маленькая, сейчас штормит, вдвоем кататься на серфинге опасно... А завтра я возьму тебя, ладно?

Она встала на серфинг, натянула на себя сине-красный парус и пошла на волну.

Лицо ее стало огромным и близким, казалось, можно слизнуть брызги с чуть приоткрытых губ.

Ганс еще теснее вжался в приклад винтовки с оптическим прибором, поудобнее устроился на палубе яхты, упершись ногами в рубку.

— Господи, прости меня, — прошептал он. — Жаль, что она та кая красивая.

Он любовался ею еще мгновенье, а потом нажал на спусковой крючок.

По улицам несся рафик — с синей вращающейся лампой тревоги, включенной сиреной — под красные сигналы светофоров, обгоняя все машины.

Красное-синее, синее-красное, у-ааааааа-у-аааа, — тревога, горе, слезы, дело...

Ольга Лыскова, голубоглазая, молоденькая совсем, лицо как у школьницы, поэтому, видимо, не вытаскивала сигарету изо рта и, придерживая плечиком трубку телефона, записывала что-то в блокнот.

— Только, пожалуйста, пусть бригада не прикасается к шприцу, — сказала она. — Мы должны первыми взять анализ на состав наркотика. Кто я? Лыскова, инспектор следственного управления гостаможни... Нет, я уже в дороге, сейчас буду...

— А ты куда прешь? — хмуро спросил ее милиционер из оцепления: труп юноши обнаружили в кабине туалета, милиционер не видал ту спецмашину, из которой она только что выскочила со своим плоским чемоданчиком.

— Я из следственного управления... Милиционер оглядел ее и, усмехнувшись, заметил:

— Ты косички заплети, управление... Документ где? Лыскова ощупала карманы, посмотрела в сумочке, — документа не было.

— Поглядите, — сказала она, открыв свой плоский чемоданчик. — Это разве не документ?

Милиционер на пробирочки, щеточки, лупы смотреть не стал, повторив со скучающим безразличием в голосе:

— Документ предъявите, женщина.

Лыскова аккуратно закрыла свой лакированный дипломат, — явно импортный, мы такие не умеем, ахнула, в ужасе схватилась рукой за щеку, крикнула:

— Что это?!

Милиционер шарнирно обернулся, Лыскова мгновенно бросилась по лестнице вниз, страж погрохотал за нею, не обращая внимания на то, что десятки зевак побежали, толкая друг друга, следом за ним. Он схватил Лыскову возле майора из угрозыска.

— Вы что, с ума сошли? — спокойно поинтересовался тот. — Это инспектор Лыскова из...

— У нее документов нет! Обманом, понимаете, — в поостывшем, обидчивом запале прокричал милиционер.

— Наведите порядок, — сказал майор сухо. — Попросите любопытных подняться наверх, трудно работать... Воняет, ясно вам? — Лысковой улыбнулся: — Ничего не попишешь, инстинкт гончей... Если бы мы могли платить ему столько, сколько платит муниципалитет Лондона, его место занял бы выпускник университета... И назывался бы он «констеблем», вполне престижно... Пошли, мы не трогали шприц...

Лыскова опустилась перед трупом, тот самый юноша, что убил песика в парке: льняные крупные кудри, рука исколота, наркотик, видимо, был не той консистенции.

Подняв шприц профессионально-бережным жестом, она вышла из кабины, поглядела на свет, он был тусклым, словно в тюрьме; нет ничего страшнее наших туалетов, подумала она; ругают кооператоров, которые берут двадцать копеек; не жаль пятьдесят уплатить, чтобы чувствовать себя человеком и в сортире, — кстати, сколько времени мы проводим в сортире, любопытно подсчитать...

— Препарат, судя по цвету, индийский, — сказала она майору. — Будете снимать пальчики?

— А куда денешься, форма есть форма... Хотя убийства здесь наверняка не было.

— Наркомания — это убийство.

Майор кивнул:

— Это из «Пионерки»? Молодец, цитируйте чаще, популярная газета.

— Только не пролейте остаток, — улыбнулась Лыскова, — вы живете формой, я — содержанием.

— Присаживайтесь, товарищи, — сказал Петров, кивнув на стулья возле длинного стола заседаний.

Генерал Романенко и Лыскова устроились друг против друга. Петров закрыл папку, отошел к сейфу, спрятал документ, сел во главе стола:

— Товарищ Лыскова, из следственного управления, — Петров представил Ольгу, словно бы ответив на недоумевающий взгляд Романенко. — Она воспитывалась с родителями в Вашингтоне, абсолютное знание английского...

— А... Представители золотой молодежи, — усмехнулся Романенко.

— Платиновой, — поправил Петров. — Ее батюшка был шофером-механиком посольского гаража. Золотыми мы называем детишек номенклатурных работников... Наших с вами... А товарища Лыскову я позвал потому, что решил ее ввести в комбинацию с англичанами.

Романенко усмехнулся:

— Они такие же англичане, как я чукча.

— В Англии, — чеканяще заметила Ольга, — понятия национальность не существует, товарищ генерал, там есть лишь одно понятие, не разделяющее, впрочем, подданных: вероисповедание. Они чужды расистской истерии.

— Вы обвиняете меня в расизме? — спросил Романенко.

— Не имею прямых оснований...

Петров закурил:

— Ну что, обмен мнениями начался довольно интенсивно... Продумайте, товарищ Романенко, легенду для Лысковой... Ее надо легендировать... Англичане готовят свою версию, мы — свою...

— Англичане будут знать все подробности? — поинтересовался Романенко.

— Партнеры обязаны знать все подробности. Иначе это услуги, а не партнерство...

Ольга спросила:

— Разрешите и мне закурить, коли вы сами курите?

— Я не курю, — заметил Романенко с холодной улыбкой. Петров

тщательно затушил только что начатую сигарету (курил

«Мальборо»), откинулся на спинку кресла и, не ответив Ольге, обернулся к Романенко:

— Ваши соображения, пожалуйста.

Тот отвел глаза от сигареты, затушенной Петровым:

— Константин Иванович, вы меня неверно поняли... Я спокойно переношу запах табака...

— Лишнее напоминание о том, что сигареты вредны, я воспринимаю с благодарностью, — сухо улыбнулся Петров.

Ольга спрятала пачку «Явы» в карман жакетика:

— Стрессы страшнее сигарет.

Петров положил квадратные, сильные ладони на стол:

— У нас мало времени. Пожалуйста, товарищ Романенко...

— Я бы хотел поговорить с глазу на глаз, Константин Иванович.

— Товарищ Лыскова введена в комбинацию... Какие уж тут секреты...

— Хорошо... В таком случае, если вы считаете это возможным, я скажу мое мнение в ее присутствии...

Петров поинтересовался:

— Вы имеете в виду Ольгу Никитичну?

Не ответив на сдержанно-раздраженный вопрос, но ясно поняв, какой смысл был в него вложен шефом, Романенко продолжал, еще более тягуче, словно бы говорил наперекор себе:

— Я против того, чтобы вводить в операцию нашего человека.

— Причины?

— С противником, — а они все же наши противники, не так ли? — рискованно идти на столь широкие контакты.