Георгий Шолохов-Синявский - Беспокойный возраст

Важный, весь в новеньких галунах, швейцар кинулся к Максиму.

Видно, он боялся за сохранность зеркал и прочих хрупких предметов вестибюля больше, чем нарушения порядка. Но Максим и Миша Бесхлебнов не стали ожидать, когда швейцар вызовет милиционера, и выбежали на улицу.

Они быстро смешались с потоком пешеходов и пустились чуть ли не бегом. Была уже ночь, уличные огни сверкали; людские волны, казалось, бросали Максима из стороны в сторону.

— Вот не ожидал, что ты такой храбрый, — запыхавшись, похвалил его Бесхлебнов, когда они отошли не менее чем за два квартала. — За комсомол ты дал ему правильно, и пока достаточно. Добавлять больше было не нужно. А хотелось… Теперь я вижу: ты вроде бы не совсем такой, как они. Эти обормоты хуже, чем в гадючнике каком-нибудь, распоясались…

— Откуда ты знаешь Эльку? — все еще испытывая ярость, спросил Максим.

— Как откуда?.. Мы же с ней учились вместе в школе… Она играла в клубе в драмкружке. Потом ее взяли в театральное училище… Девушка была как будто ничего — скромная, порядочная. Я думал, ее друзья тоже, а они, вишь, какие… — ведя Максима под руку, рассказывал Бесхлебнов. — А этот лохматый, еще когда сюда ехали, меня подковыривал. Он думает, как я тракторист, так и вахлак какой-нибудь… Попался бы мне этот тип на целине — я бы его впряг в бороны да плуги и сразу вымуштровал бы…

Они поравнялись со сквером. Оттуда веяло чистым, освежающим запахом молодой листвы и недавно вскопанной влажной земли.

— Ты в самом деле орден получаешь? — поглаживая ушибленную во время схвати с Бражинским руку, полюбопытствовал Максим.

— Жду вызова. В Кремле будут вручать. А после отпуска — опять на целину. А ты куда едешь? Или в Москве кинешь якорь? — спросил Бесхлебнов.

— Уже подал заявление, — неуверенно ответил Максим.

Бесхлебнов критически оглядел его тонкую фигуру:

— Слабоват ты, я вижу.

— Почему? — обиделся Максим.

— Да так… по всему видно. Слишком холеный.

— Уточни, как это понимать?

— Да так. Холоду будешь бояться, сырости. Мамаша, наверное, тебя здорово в одеяла да шубы кутала, а?

Максим почувствовал, что невольно краснеет, но у него не хватило духу осадить парня.

— Ну, ты это брось. Еще не известно, кого из нас больше кутали, — только и сумел он ответить.

Они стояли у автобусной остановки. Подошел сияющий огнями ЗИЛ.

— Мне на этот. До свиданья. Может, увидимся, — торопливо проговорил Бесхлебнов и, тряхнув руку Максима, вскочил на подножку.

Страхов хотел еще о чем-то спросить и не успел. Створки дверей сомкнулись, автобус тронулся. Максим постоял с полминуты в нерешительном раздумье. Зеленый огонек свободного такси вынырнул из потока машин. «Волга» подкатила к самой бровке тротуара, Максим вскочил в машину, назвал адрес, вздохнул с облегчением. У него было такое чувство, точно он только что избежал большой опасности.

Когда Максим вернулся домой, в голове его все еще шумело. Он и сам теперь удивлялся, как это он осмелился ударить Бражинского. Уютная тишина родительской квартиры показалась ему далекой от всего, что недавно произошло в ресторане.

Он остановился в прихожей, чтобы отдышаться и умерить биение сердца, и тут вспомнил, что впопыхах так и не узнал адреса Бесхлебнова и не дал ему своего. Недолгий разговор с Мишей оставил в душе чувство, похожее на неутоленную жажду, словно блеснул впереди в знойный день чистый родник и исчез, а жажда усилилась.

Из столовой навстречу вышла мать.

— Максик, все улажено, — радостно сказала она. — Звонил Семен Григорьевич Аржанов. Для тебя оставлено место в Москве, в речном министерстве.

Максим даже рот разинул от изумления: он не ожидал, что мать так быстро и, наверное, не без помощи друзей устроила всё дело.

— Мама, но ведь я уже подал заявление! — возмущенно воскликнул он.

— Ну и что же? Твою путевку отдадут другому, только и всего. Ты останешься в Москве, будешь работать на наших глазах…

Еще вчера Максим колебался бы, но сегодня, после всего, что произошло, он и сам не мог объяснить, какой перелом совершился в его душе после встречи с Бесхлебновым, с Бражинским и его друзьями, он резко ответил:

— Оставь меня, мама, со своим Аржановым! Ни в какое речное министерство я не пойду! И не приставай больше ко мне.

Хмель еще не совсем выветрился из его головы. Размашистой, нетвердой походкой Максим прошел мимо Валентины Марковны в свою комнату.

— Максенька, ведь я же для тебя старалась! — крикнула вслед ему мать.

— А вы не старайтесь! — послышался за дверью дерзкий голос Максима. — Оставьте меня в покое… Надоело!

Войдя в свою комнату, он, не раздеваясь и не зажигая света, бросился на кровать и, заложив за голову руки, стиснув зубы, уставился в потолок. Кровь все еще стучала в его висках, сумрачный потолок клонился куда-то в сторону: все-таки он изрядно выпил. В ушах еще скрипел противный голос Аркадия, перемежаемый игривым хохотом Эли, слышалось пьяное бессмысленное бормотание Юрки.

Рука Максима ныла чуть повыше кисти, и эта боль будила в нем не раскаяние за поднятый в ресторане дебош, а новое тревожное раздумье.

«Что-то неладное было со мной до сих пор, — лихорадочно быстро неслись в голове мысли. — И эта компания… И хлопоты матери… И Лидию обидел ни за что…»

Максиму представилось, что он может потерять ее навсегда из ребячьего упрямства, из ложного самолюбия, и ему захотелось тотчас же бежать к ней и молить о прощении. Но он лежал не двигаясь, голова его слегка кружилась и была тяжелой. Мысли путались.

Он не слышал, как вошла мать и присела на край кровати. Он очнулся от прикосновения ее мягкой руки ко лбу и услышал ласковый полушепот:

— Максик, что с тобой? Ты болен?

— Да, нездоровится, — угрюмо ответил Максим, закрывая рот ладонью, чтобы не дышать в лицо матери винным перегаром. Но она уже почуяла запах, бережно и в то же время боязливо гладила его волосы.

— Ты, наверное, выпил немножко с друзьями? Это ничего. Ради такого случая можно. Ведь ты теперь самостоятельный мужчина, — лился ее тихий обезволивающий голос. — Я тут тоже надумала собрать для тебя и твоих друзей в честь окончания института вечеринку… Позовешь кого надо… Повеселитесь…

— Благодарю, мама.

— Но ты, конечно, еще подумаешь… Мне ведь неудобно перед Аржановым, — вкрадчиво нашептывала Валентина Марковна. — Не огорчай меня, милый. Мне будет тяжело, когда ты уедешь и будешь где-то далеко, в ужасных условиях…

Максим резко отодвинулся:

— Мама, уже все решено. И не уговаривай. Я не могу стать трусом, плутом, перед товарищами, перед комсомольской организацией.

— Я знаю одно, — упорно продолжала Валентина Марковна, — похлопочи за любого твоего товарища, скажи ему, что его оставят в Москве, и он не откажется и сочтет это за счастье.