Лидия Вакуловская - Свадьбы

И что ж вы думаете? Не проходит и двух дней, как бежит она до меня и вся насквозь радостью светится. «Все-то вы мне правду сказали, — говорит. — Погадайте еще». А я уже и сама от Мани знаю, что пришло ей письмо от того военного с обещаньем приехать попроведать ее. Вот я сызнова карты раскинула и в том смысле говорю, что явится до нее с поздней дороги военный король с любовью и сердечной привязанностью. Я вам наперед скажу, что король тот явился, его Олегом Николаевичем звали, а фамилия Коротевич была. Тот раз он дня три у нее побыл, а уж после войны насовсем до Нины Александровны явился. И опять же, наперед скажу, что вся ихняя любовь горячая разрывом кончилась, но до того мы с вами еще дойдем… А пока вот что хочу сказать: с этого момента все и почалось. Нина Александровна похвалилась Кате, Катя — своей матери, та — встречному-поперечному, поперечный — другим поперечным, и разнеслась такая весть, что есть такая гадалка, Устя Сорока, которая все на свете отгадывает. Хочете верьте, хочете нет, а не прошло и с месяц, как в эту мою хату валом пошли женщины: и пеши идут, и на возах из сел едут, и у каждой-всякой одно дело до меня: погадайте, милости просим! А что их до меня гнало, я вам одним словом объясню — война их гнала. У каждой муж на войне, у каждой сын, а то и двое-трое, как у меня было, и у каждой душа исчернелась об них думаючи…

Отак и стала я безотказно всем гадать. И откуда только слова у меня брались — сама не придумаю! И про дороги военные, и про битвы кровавые, и про плен немецкий — говорю и говорю, и сама остановиться не могу. И беспременно с таким концом, что все удары в ноги уйдут и короли ихние домой вернутся… И знаете, такие совпаденья случались, что не сказать! Вот скажешь, что вернется твой король, не теряй, голубка, надежды, хоть и похоронка получена, а через неделю или там через месяц прибегает какая-либо женщина, плачет да обнимает меня: «Ой, какую ж вы мне правдочку сказали! Не пропал мой муж, домой заявился. Хоть и без руки, да на что нам та рука его!..» И столько таких совпаденьев случалось, что я, на них глядючи, сама уверилась, что это я с рожденья была помечена такой меткой — все наперед отгадывать, только сама об том долго не знала. Я и на своих ребят стала кидать, и на мужа, Ивана Харитоновича, и как бы там карта ни ложилась, а я ее так понимала-толковала, что все они живые и что муж мой, Иван Харитонович, и старшенький Антон, — я на них уже тогда похоронки получила, — домой объявятся…

Ох-хо-хох!.. Чего я тогда только не передумала про них!.. И в плену их видала, и во вражеской тюрьме под пытками, и в гошпиталях они лежали, лишенные памяти, потому никто не мог дознаться, чьи они и откудова… И другие страхи представлялись… По правде говоря, как стали до меня люди на гаданье ходить, так и мне полегшало. Они сперва мои слова послухают, после и сами все до ниточки про себя расскажут, а я в ответ про себя Так вместях погорюем, поплачем, оно и полегчает… И такой слух про меня пошел, что некоторые стали меня за шептуху и мало ль не за ведьму считать. Помню, один раз ведет мать девочку: «Зашепчите ей бородавки на личике», — просит. «Не могу я этого, говорю, не умею я бородавки сводить». А она не верит, думает, я почему-то отказываю ей, и знай своего добивается. Другой раз было — привозит женщина на подводе из села слепую старушку, чтоб вернула я ей зренье. А то заявляется до меня, тоже на подводе, Проня Майборода, из нашего села Гречихи, я ее хорошо знала, и она меня. Стучится в окошко средь ночи, открываю ей, а она мне: «Устя, скорей собирайся. Я за тобой на коняке приехала, поедем в Гречиху!» — «А что случилось?» — спрашиваю. «А то, отвечает, случилось, что я с Варькой Рябоконихой насмерть полаялась, бо она на моем огороде молодую картошку подкапывала тайно, а я ее застукала. Так она в отместку глаз свой ведьмячий на мою корову положила. Третий день Ласка молока не дает, меня до себя не пускает, копытами, как лошадь, бьется и ревет звериным голосом. Поедем, говорит, Устя, ты с нее Варькин наговор снимешь». Я ей поясняю, что надо ветелинара до коровы звать, а она ни в какую: «Поедем!» — и все. «Ты, говорит, чужим людям делаешь, а своим сельчанам не хочешь? Я, говорит, век тебе того не прощу…»

Вот какие чудеса случались… Ой, дура ж я дурой! Забалакалась и про кабанчика забыла! Хорошо, что сам голос подает… Не кричи, не кричи, сейчас несу!.. А вы пока грушку скушайте или сливок. Это угорочка, очень вкусная сливка… Я скоренько… Иду, иду!.. У меня для тебя все готово, все в сенцах стоит… Вот уж припослал бог кабанчика! Знала б, какой ты есть, ни за что б тебя не приняла!.. Тихо, тихо… Целый чугунок несу, сейчас намнешься!.. Ты хоть не путайся под ногами, марш в будку!.. У тебя своя еда в миске… Вот неслух! Я ему говорю: «В будку», — а он за мной в сарай бежит… Ну, погляди, погляди, как Васька чмокает… Поглядел?.. Теперь ступай на место… Ступай, ступай!.. А сарайчик мы прикроем… вот так… Сейчас, сейчас… Только чугунок ополосну и до вас подсяду. Доскажу вам до конца…

Может, еще чайку?.. Не хочете? Ну, тогда еще грушку скушайте. В этом году моя груша отпуск взяла: видите, где-нигде висит? Она у меня строго через год родит. А в том году так рясно высыпало — листьев не видать было. Но груши всегда вкусней, когда их мало на дереве. Да и яблоки тоже. Они и не падают тогда, как в урожайный год, висят себе и висят… Это ж кабанчиком меня Наташа наделила, племянница мужа моего, Ивана Харитоновича. Она в Гречихе бригадиршей по совхозным огородам служит, так у них на весне свинка десять штук принесла. Наташа мне одного везет и говорит: «Это вам, тетя Устя, чтоб скучать некогда было». И как в воду глядела: с его концертами никак не заскучаешь. Теперь вот начмокался и притих, а вскоростях опять свою музыку заведет… Так на чем я споткнулась?.. Ага, припомнила… Ну, можно сказать еще года два после войны все гадала я, потому как многие женщины все еще надеждами жили, все ждали мужьев и сынов погибших. И я той же надеждой жила, сама себя обманывала, их обманывала… И все ж это не обман был, а утешенье души… А после реже да реже в мой двор входили, так что карты мои, случалось и по месяцу в сундучке отдыхали. А потом и вовсе гаданье мое прекратилось. Когда-никогда явится кто-нибудь, ну да это все пустое. Да вот и недавно случай случился. Все-то в нем спуталось-перепуталось: и ворожба моя, и сон мой с тарелками небесными, как в том кино про шпионов, что я зимой в клубе смотрела. Я про это дело даже Мише с Соней написала. У меня на бумаге не так складно вышло, как я б рассказала им, да они меня поймут… Стойте, что ж это я про тарелки вспомнила, а Нину Александровну бросила? Сперва надо про нее досказать…

Ну, это вы уже знаете, что Олег Николаевич приехал до нее после войны. И стал он, приехавши, служить по гражданской части в райисполкоме. Сперва они у Митрофаненков жили, после квартиру им представили и они с нашей улицы съехали. Маня Митрофаненкова их посещала, а уж я от нее знала, как они ладненько живут, с полной любви и согласии. Потом у них мальчик нашелся, Володечка. А уж после услыхала я от Мани, что Олег Николаевич стал погуливать на стороне. И одну мне Маня женщину называла, и другую, с какими он вроде ухажерствовал, но я тех женщин не знала и, честно сказать, не верила ее словам, потому как часто встречала Нину Александровну с Олегом Николаевичем и как-то несхоже было, чтоб что-то у них не ладилось. Очень они были замечательная пара: и она красивая, и он не хужей. Бывало, завсегда постоят со мною, поговорят, пошуткуют, про Мишу порасспросят: как ему в городе Одессе живется да как с ученьем? И в гости меня звали, только я не ходила: какой, думаю, им, молодым, интерес со мной заниматься? А потом один раз пришла до меня Нина Александровна, веселая такая да шутливая. Посидели мы с ней, побалакали про разное. Я ей письмо от Миши почитала, она про своего Володечку рассказала: какие он уже слова говорит да как смешно их выговаривает. А после она как бы со смехом и просит: «Бросьте мне, Устя Ефимовна, на карты. Что там меня дальше в жизни ожидает?» Я карты разложила и давай ей плести, как ее трефовый король любит, да про то, что по службе ему продвижение падает, и все с лучшей стороны ей рисую. Она не дослушала, смешала мои карты и засмеялась: «Ах, Устя Ефимовна, неправда все это!..» С тем и ушла.