Анатолий Кузнецов - Селенга

— Как же мы его найдем, Андрюшенька?

— Я думаю, надо сначала поехать в Одессу. Только ты не паникуй и не беспокойся. Ведь он сам не маленький. Может, он уже ожидает нас дома, а мы и не знаем. Адрес ведь прежний?

Радость захлестнула ее. Да ведь правда! Адрес действительно прежний, нужно сейчас же, немедленно мчаться на Землянку, хоть пешком, поскорее!

Наконец-то в мире все переменилось, пришла полоса чудес, все стало таким, как мечталось, все стало возможным, все мучительные страдания были не напрасны, а имели глубокий, подспудный смысл. Она старалась постичь этот смысл, понять его до конца, и понять причину того, что вот они шли и шли, так много и долго, а грозный памятник ничуть не отставал. Стоило повернуть голову, чтобы увидеть эти пахнущие порохом, громыхающие канонадой слова:

…тысяча двести гвардейцев —

отважных воинов 11 гвардейской армии,

павших…

Будто этот памятник обязан сопровождать каждого человека всю жизнь, все столетия, каждого современника и потомка — и так нужно, иначе жизнь перестанет быть понятной.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Проснувшись, Татьяна Сергеевна сообразила, что ей было жарко от раскаленной печки, что приподнятое настроение пришло во сне оттого, что она, вопреки дурной привычке, спала не на левом, а на правом боку.

Но это еще не было полное сознание. В груди еще пульсировала радость: наконец-то всех оттуда отпускают. Потом она сказала себе: «Постой-ка, ведь все это приснилось от начала до конца…», и волна за волной стала накатываться трезвость; вещи становились на свои места; желтоватый рассвет пробивался в форточку.

Наконец выяснилось и то, что до рассвета еще далеко, а просто в окно светит уличный фонарь, позолотив висящие под крышей сосульки, и нужно спать дальше, а сон слетел, как выметенный метлой, — она села в постели, попыталась говорить себе испытанные успокаивающие логичные слова, но это было уже чересчур. Тогда она прислонилась лбом к жаркой печке, закрыла рот ладонями и тихо, монотонно застонала.

Карелина уходила на работу обычно очень рано и приходила первой. Вторым приходил математик Шубман.

Она шла и думала, что вот выпал снежок, а она, как всегда, первая топчет следы к парадному, и будет идти Шубман, он по следам узнает, что она уже здесь, но это его не удивит; он удивится, когда однажды следов ее не окажется.

Сторожиха спала. Пришлось долго колотить в дверь, пока раздалось гулкое эхо шагов, и сонная тетя Дуся, звякая ключами, зевая, отперла дверь, впустила ее.

В эти утренние часы школа бывала совсем не такой, какой ее знали ученики. В ней было и пустынно и уютно вместе с тем. Темные, с блестящими натертыми полами коридоры, и замершие пальмы в кадках. Случайные шаги сторожихи и хлопанье двери, отдающееся по всем этажам. Задумчивые взгляды классиков из полутьмы стен.

У Татьяны Сергеевны было свое любимое место в учительской, у батареи. Повесив пальто, погрев руки, она уютно устроилась, обложилась журналами и методиками и принялась составлять план.

Сорок с лишним лет назад в старом барском доме была открыта начальная школа, и Татьяна Карелина пришла в нее прямо из педагогического училища. У нее сохранилась фотография тех времен: полсотни карапузов всех мастей и возрастов, в опорках, с сумами через плечо, в налезающих на глаза треухах, платках — и среди них молоденькая, растерянная учительница в косынке. Это был первый ее класс.

Школа быстро разрасталась, стала задыхаться в тесноте, занятия пошли в три смены. В 1934 году было выстроено новое здание, вставшее среди старых, косых домишек Землянки, как Гулливер среди лилипутов.

Со сдачей его строители опоздали к 1 сентября, и великое переселение с песнями, докладами и барабанным боем произошло 14 сентября 1934 года. Вечером учителя устроили банкет. Татьяна Сергеевна танцевала много, пьяная от вина, от полноты ощущения жизни. Ей по очереди объяснились в любви директор Денис Соловьев, историк Вася Щепкин и физкультурник — фамилию его она забыла.

Почему-то из всех хороших событий, из всех вечеров всплыл в памяти именно этот.

Денис Соловьев был их товарищ по училищу — первый и бессменный директор школы. Пришел учиться он прямо с фронта — юный, глупый, замученный парнишка в обмотках. Два десятка лет продиректорствовал, и в 1941 году уходил добровольцем в армию пожилой седоватый человек с астмой и больной печенью.

Было отчаянное время.

Днем вдруг прерывались уроки, и учителя вели свои классы в бомбоубежище. После занятий носили мешки с песком, выкладывая баррикаду через улицу. Через двор и сад прорыли противотанковый ров. От близко упавшей бомбы вылетели стекла в окнах левого крыла, того, где сейчас учительская.

Занятия прекратились. Учителя круглосуточно дежурили у телефона в директорском кабинете. Татьяна Сергеевна была на дежурстве, когда Денис Соловьев пришел сдать ключи.

Он был в ватнике, с вещевым мешком за плечами, в каких-то нелепых бутсах. «Может, еще увидимся», — сказал он и поцеловал ее. Потом выяснилось, что она была последним человеком в школе, видевшим его. Соловьев исчез в войне, исчез без всякого следа, будто никогда не было такого человека.

Чуть ли не с последним эшелоном, под непрерывной бомбежкой Карелина с сыном выехала на восток. Илья Ильич тогда уже был под Одессой.

В Свердловске призвали Андрея. Она жила с пятью другими учительницами в красном уголке районо, из-за нестерпимого холода раньше других бежала в пустую, но теплую школу, садилась у печки и составляла планы. С тех пор осталась эта привычка.

Вернувшись в 1943 году, она не нашла на Землянке школы. Остались стены с закопченными проемами окон. Тетя Дуся рассказала.

Во время немецкой оккупации в школе было «управление по набору рабочей силы в Германию». В последние месяцы перед отступлением здание было занято под немецкую казарму, а на первом этаже в классах стояли кони. С приближением фронта казарма превратилась в госпиталь.

В день отступления какие-то офицеры приехали на машине и подожгли школу. Она горела много, много дней, медленно и лениво, хватило бы одного шланга, чтобы погасить, но вокруг шел бой, на спортплощадке двора стояли орудия, палили, завалив площадку гильзами. Дом сгорел дотла, до последней деревянной ручки.

Сторожиха две недели просидела в погребе, питаясь одной картошкой. Ее дочка, учившаяся у Татьяны Сергеевны, была в качестве «рабочей силы» отправлена в Германию на военный завод и там погибла при налете американской авиации.

Занятия начались опять в полуразрушенном барском особняке. Забивали окна фанерой, затыкали щели тряпьем; в классах замерзали чернила; писали на оберточной бумаге; ученики, идя в школу, несли по полену дров.