Виталий Закруткин - Сотворение мира

Поеживаясь от холода, Андрей быстро разделся, выжал белье, мокрые штаны и рубаху, бросил их на ветку вяза, а сам, голый, охваченный диким восторгом, стал приплясывать, громко и радостно подпевая:

Он пел, прыгал, рычал, бил себя ладонями по животу и по бедрам, ржал, как взбесившийся от озорства конь-стригун. Каждой кровинкой он чувствовал свое молодое, сильное, мускулистое тело, ощущал каждый толчок сердца, раздув ноздри, вдыхал запахи земли и, по-звериному сатанея от невыразимо радостного счастья, от этой сияющей радуги, от хрипловатого, призывного крика кукушки и воркования бесчисленных горлиц, плясал, выл, вслушивался, как несутся по лесу отзвуки его воя, и ему казалось, что весь он слился с солнцем, с землей, с птицами и стал живой каплей неизмеримо великого, необъятного, прекрасного мира…

Вдруг дикарскую пляску голого Андрея прервала выбежавшая из-за кустов рябая корова. Следом за коровой спешила мокрая Таня Терпужная. Замерев от изумления и узнав кинувшегося в чащу Андрея, она крикнула:

— Тю на тебя, скаженный!

Нахлестывая корову хворостиной, Таня бросилась бежать…

Андрей надел влажное белье, походил по поляне, выбрал из промокшей пачки папиросу посуше, закурил. Солнце уже светило вовсю, и только далеко за горизонтом слышалось смутное ворчание затихающего грома. На дороге, отражая бездонное, глубокой синевы небо, блестели лужи. Лес наполнился хлопотливыми голосами птиц.

Надев штаны и сорочку, Андрей закинул за спину сапоги, вышел на лесную опушку и стал подниматься на холм. На зеленой вершине холма он остановился. Внизу была видна Огнищанка. В груди у Андрея сладко заныло. Только теперь он понял, как там, в далеком городе, в полуразрушенном княжеском замке, ему недоставало этих белых изб под соломенными крышами, и колодезного журавля в долине, и сбегающих с холмов протоптанных скотом тропинок, и подступивших к самой деревне полей, и всего того, чем он жил в годы детства и что давно уже стало для него близким и дорогим.

И еще Андрей понял, что, не признаваясь в этом самому себе, он скучал по отцу и матери, по братьям и сестрам. Тяжкие годы голода, поиски куска хлеба, трудная работа в поле и дома, постоянное желание помочь друг другу и защитить друг друга от любого несчастья связали семью Ставровых незримыми узами, и, хоть не было в этой семье показного проявления любви и ласки, а, наоборот, постоянно было взаимное полушутливое подзуживание и даже общая грубоватость, все в деревне знали, что дружнее, чем Ставровы, в Огнищанке, пожалуй, никого не найдешь. Андрей впервые так глубоко почувствовал это после разлуки, стоя в одиночестве на вершине холма и предвкушая радость близкой встречи с родными…

Не доходя до первой огнищанской хаты, Андрей остановился и надел сапоги. Он считал, что ему, студенту техникума и завтрашнему агроному, зазорно идти по деревне босиком. Пригладив влажные волосы, сунув в рот папиросу, он степенно зашагал по улице.

У крайней хаты растолстевшая Тоська Тютина, раскидывая из подола зерна кукурузы, кормила голубей. Увидев Андрея, она приложила ладонь к глазам, узнала его и закричала:

— Глянь, Капитон, Андрюха Ставров заявился!

Откуда-то из-за угла сарая показалась голова заспанного Капитона.

— С прибытием вас, товарищ студент, — сказал он.

Андрей поздоровался с Тютиным. Тоська, по-утиному передвигая заголенные толстые ноги, подошла к калитке. Хотя Андрею были известны веселые Тоськины похождения, ее распутство и открытая связь с парикмахером Гаврюшкой Базловым, даже она, эта гудящая баба, сейчас показалась ему близкой, огнищанской, своей.

— Ну, здравствуйте, кавалер, — улыбаясь ярким ртом, сказала Тоська и протянула поверх калитки измазанную глиной и навозом жесткую руку. — Скучали небось по своим? А ваши все чисто съехались до дому, и Роман с Федей, и Калечка с Таей. Так ваша мама рада, не дай бог. Да как же матери не радоваться? Все дети по разным школам учатся, когда-то учеными будут…

Дома Андрея встретил общий радостный крик. По случаю грозы и ливня в поле делать было нечего, все оказались в сборе. Дмитрий Данилович только слегка обнял сына и похлопал его по спине, мать поцеловала в щеку, братья стояли улыбаясь, зато босые вихрастые девчонки, повизгивая и перебивая одна другую, повисли на нем.

Выждав, пока девочки угомонились, Дмитрий Данилович пошел с сыновьями по двору, чтобы показать Старшему хозяйство. Трое братьев Ставровых шли за отцом, понимающе переглядывались: мол, любит батя прихвастнуть.

Андрея удивляло и радовало все: и то, что, несмотря на его отсутствие, во дворе были чистота и порядок, что кони и коровы были ухожены и сыты. Но больше всего удивляло его то, как за последний год выросли и возмужали его братья, родная и двоюродная сестры.

Роман вытянулся так, что был уже едва ли не выше Андрея. Смуглый, кареглазый, с темным, свисавшим на правую бровь чубом и с большими, сильными руками, он был быстр в движениях, горяч и вспыльчив. Эта унаследованная от отца вспыльчивость роднила его с Андреем. Учась на рабфаке, Роман давал волю своей фантазии: то он хотел стать геологом, то вдруг собирался после рабфака поступать в авиационное училище, а в последнее время заговаривал о лесном институте.

Выросли и девчата. Им пошел пятнадцатый год, платья казались на них короткими и тесными. Двоюродные сестры были очень непохожи одна на другую: Каля крепкая, голубоглазая, с густыми, пышными, золотисто-рыжими волосами и с веснушками на носу, а Тая тонкая, как тростинка, гибкая, с черными глазами и мягкими каштановыми кудряшками.

Почти не изменился только самый младший — Катышок Федя. Он остался таким же маленьким спокойным мужичком, рассудительным и хозяйственным. Дмитрий Данилович любил его больше всех детей, был уверен, что Федя один будет настоящим земледельцем, и не знал, какую каверзу готовил отцу его неразговорчивый любимец, втайне мечтающий о военном училище…

Обедали долго и весело, усевшись, как всегда бывало, во дворе, под тенью старого клена, за низким, не выше аршина, вкопанным в землю столом. Говорили больше молодые.

— Замок, в котором находится наш техникум, — рассказывал Андрей, — конфискован у князей Барминых. Самого князя, говорят, расстреляли красные, а куда делась княгиня с детьми, никто не знает. Замок в годы революции здорово разорили. Правда, осталась кое-какая мебель да тысяч пять или шесть книг, которые уцелели после пожара. Из бывшей княжеской прислуги там у нас живет один дед, его зовут Северьян Северьянович, так он рассказывал мне, как в восемнадцатом году пьяный мужичок привел к замку худющую коровенку, запряг ее в княжескую карету с гербами и с зеркальными стеклами, поехал по селу и кричал, чтобы ему все кланялись и называли его «ваше сиятельство».