Руслан Тотров - Любимые дети

— Когда построил дом, остались кое-какие материалы… чтобы не пропадали зря, решил соорудить вот это…

Ах, не обманывайте, З. В., не надо!

— Для жены, — объясняет он, — для сушки белья. Здесь и пыли меньше, чем внизу, и если дождь пойдет, не страшно, крыша имеется…

Улыбаюсь, разоблачая его:

— Пожалуй, с кипой мокрого белья по этой лестнице не поднимешься.

— Да, — соглашается он виновато, — не учел… Но потом уже не хотелось ломать, да и некогда было — так оно и осталось…

А я на дикую грушу, на самую ее верхушку взбирался в извечном стремлении человеческом к небу — не в поисках ли родства отдаленного, сочувствия и защиты? — сидел, прижавшись к теплому стволу, смотрел на облака-облачка перистые, кучерявые и, завороженный их плавным, свободным ходом в бескрайней голубизне пространства, отделялся от собственной плоти и поднимался ввысь, парил рядом с ними, облетал землю, бродил невидимкой по чужим городам, прислушивался к речи иноязычной толпы, и не только прислушивался, но и действовал: экспроприировал материальные блага и оделял ими бедняков, прекращал войны, наведывался к чванливым правителям и давал им кое-какие советы, а то и пинка под зад давал в лучших традициях комедийного кинематографа, и хохотал, невидимый, и они падали в ужасе на колени, бились лбом об пол и, теряя себе на пользу излишний вес, просили прощения и обещали исправиться; я восстанавливал в правах аборигенные племена и народы, строил сверкающие города, закладывал сады в пустынях, и счастливые люди, распевая звонкие песни, собирали финики и пряники и справедливо распределяли их между собой, и усталый, но довольный я улетал, возвращался домой, соединялся со своей плотью, и, сидя на дикой груше, на небе еще, но уже и на земле, оглядывал окрестные дворы и огороды и, невидимый в густой листве, наблюдал за непонятной подчас, а подчас и смешной деятельностью близких и дальних соседей.

ЗОЛОТАЯ ПОРА ДЕТСТВА.

Взрослым, как известно, не пристало лазать по деревьям, и с возрастом они намертво срастаются со своей плотью, и объем их равен объему воды, вытесняемой ими при погружении в ванну, и так далее и тому подобное, но некоторые, представьте, не вписываются в законы подобий, и это раздражает добропорядочных граждан, но, с другой стороны, помогает им утвердиться в своей правильности, и, утвердившись, они посмеиваются свысока, глядя, как некий чудак из Калуги, набрав в лодку камней, отталкивается от берега и начинает швырять булыжники один за другим, и, смеясь, они не замечают, зеваки, что с каждым броском под воздействием какой-то неведомой силы лодка уплывает все дальше и дальше от берега; они посмеиваются, глядя на нелепое и б е с п о л е з н о е сооружение, воздвигнутое другим чудаком посреди собственного двора — вы не ожидали этого от З. В., признайтесь! да и я не ожидал! — словно оправдываясь, он говорит:

— Люблю подниматься сюда… Здесь как-то хорошо думается, — и добавляет неуверенно, — о будущем, — и добавляет еще, — хоть вам, наверное, кажется, что такому старику, как я, уже нечего думать о будущем…

Ах, они разного порядка чудаки — тот, из Калуги, и З. В., — одного из них знает весь мир, и никто не знает того, что не удалось второму, и если бы я не забрел случайно на эту улицу, и он случайно не увидел меня, я бы вошел в этот двор только лет через десять, или двадцать, или девяносто, если позволите, явился бы с коллегами-конструкторами, чтобы проводить в последний путь своего бывшего начальника, и, как это водится на осетинских похоронах, ворота перед его домом были бы распахнуты настежь, чтобы к а ж д ы й мог войти, не спрашиваясь, и, как всякий каждый, я стоял бы и дивился странноватой вышке, торчащей посреди двора, и пытался догадаться о ее предназначении, и думал с грустью о том, что, общаясь с З. В. чуть ли не каждый день на протяжении семи с половиной лет, ни разу не поговорил с ним п о - ч е л о в е ч е с к и, и выкатившаяся из памяти тележка, оснащенная сигнальным устройством, заухала бы филином: «У! У!», укоряя меня самого и покойника, который жив и здоров, впрочем, и всех бегущих стремглав укоряя — рукопожатие при встрече: «Как дела?», улыбка: «Ничего!» — и я стоял бы, ощущая горечь утраты и предчувствуя горечь грядущих утрат, и я стою, но не у гроба, слава богу, а на вышке, озираю окрестности и думаю, печалясь, и слышу голос З. В.:

— А почему вы разгуливаете по городу в рабочее время?

НАЧАЛЬСТВО И НА ПЕНСИИ НАЧАЛЬСТВО.

— Что нового в отделе? — спрашивает он. — Как дела?

— Ничего, — улыбаюсь.

Когда мы с Эрнстом явились к директору с новой идеей, он произнес озадаченно:

«Сынок, я не поспеваю за тобой».

«Это лирика, — остановил его Эрнст. — Давайте по существу».

«Ты так напираешь, — усмехнулся директор, — будто борешься с кем-то. — Он заглянул под стол, выпрямился, кряхтя, и сообщил удовлетворенно: — Нет никого, — и развел руками, — нет у тебя противников».

«А у меня?» — поинтересовался я.

«Вы же сиамские близнецы, — ответил он. — Только ты близнец похитрее, сынок. Тебе вроде бы ничего и не нужно от жизни, ты ее со стороны наблюдать приспособился».

«А вы? — спросил я, задетый. — А вам от нее много нужно?»

«Я мученик, — вздохнул он, — мне ко всем приходится приспосабливаться».

«Пока я не заплакал от жалости, — сказал Эрнст, — все же вы ответьте — что будем делать?»

«Как что? — удивился директор. — Надо продолжать разработку амортизационного устройства».

«А дизель?! — завелся Эрнст. — А вы говорите, что у нас нет противников!»

«Дизель, — выдержав паузу, спокойно ответил директор, — это само собой. Будем согласовывать его с заказчиком, с Васюриным будем согласовывать — темой руководит он, а не я».

«В чем же дело? — Эрнст подвинул к нему телефонный аппарат и даже трубку снял: — Заказывайте Москву».

«Знаешь, сынок, — вздохнул директор, — я почему-то стесняюсь говорить по телефону при людях. Такая у меня странность».

«Пожалуйста, — вскочил Эрнст, — мы подождем в приемной».

«Чего ты рвешься туда? — сказал директор. — Ну, у него там есть интерес, — он кивнул на меня, — понимаю. А ты чего прыгаешь?»

«Неужели догадывается?» — окаменел я, одеревенел, закашлялся.

Директор нажал кнопку, и в кабинет вошла Майя.

«Предупреждаю тебя, — сказал он ей, — что бы они ни говорили, не верь им. У этого, — он показал на Эрнста, — у самого две невесты подрастают, а этот, — он ткнул в меня пальцем, — слишком красивый, обманет».

«А еще в любви клялся! — включившись мгновенно, подступилась она ко мне. — В загс обещал повести!»

«Нет, — покачал он головой, — если бы клялся, ты бы об этом молчала».

Значит, не догадывается, вздохнул я с облегчением.

«Если бы у меня была незамужняя дочь, — задумчиво проговорил он, — я бы отдал ее за тебя, сынок».