Руслан Белянцев - Дети проходных дворов

От автора

Время идет. С каждым годом все ускоряется. Есть в этом ускорении некая издевка. Куда ты? Постой немного! Поговорим! Но снова водоворот событий и дел замыкает свой круг. Из памяти стираются лица, которые когда-то наполняли наши жизни и казались такими узнаваемыми, въевшимися навсегда в подкорки мозга. Поколения появляются и исчезают. Река жизни течет непрерывно. Те дни, когда все еще казалось впереди, ушли. Тогда еще можно было стать кем угодно. А сейчас уже никогда не стать мне ни знаменитым спортсменом, ни ученым, даже артистом уже вряд ли. А ведь тогда мечталось. И даже верилось, что нечто такое со мной обязательно произойдет. И Родина с красных плакатов большими золочеными буквами давала надежды на исполнение этих грёз. Тогда я был, кажется, лучше, чем сейчас. Чище как-то. И люди вокруг были лучше. Может, конечно, и не лучше, но восприятие было тогда таким. Потом это восприятие, куда-то затерялось, и отыскать его уже нет возможности. Остается лишь его тень, которая скользит по старым фотографиям, выпрыгивает из прочитанных когда-то книг и слышится в потертых песнях. И я очень ценю такие моменты. Цинизм куда-то уползает ужом. И люди становятся добрее и интересней. Мир прочнеет. Где-то в сознании опять неосмысленно прорастает "а ведь всё еще впереди".

В то время много было чего не сделано, или недоделано, или сделано не так. А вот исправить уже нельзя. И только на страницах собственной книги можно, что-то еще изменить и доделать. Что же, почти вот такая она и была моя юность, читатель. Такая же, как и у многих других моих сверстников, школьников конца 80-х годов. Сколько во всём этом правды? Ну, как в хороших книгах: 50/50 (смаил).

Город спал. Белый лунный диск с болезненными темными пятнами, как старый рентген-снимок запутался в проводах антенн и уныло светил прямо в головы сонных горожан. Но они были слепы в своем морфийном забытье.

Я не спал. И было даже радостно от этого. От того, что весь город провалился в бездну ночи, а я нет. Я один. Один в целом городе. Утро, конечно, наполнит его бодрыми согражданами: хмельными рабочими, рыночными торговками, зевающими таксистами и прочими занимательными людьми. Это провинция. Ее дыхание медленное и глубокое. Здесь мало спешащих людей. Движения их спокойны. Даже автомобили едут неторопливо, трафик и пробки, привычные для столицы, еще не коснулись этого городка. Здесь время идет иначе. Дни тикают долго, также долго складываются в месяцы, а месяцы — в годы. Те, кто здесь живёт, явно продлевают себе жизнь. У них есть время остановиться и посмотреть по сторонам, почесать затылок, перекинуться словом друг с другом и идти дальше.

Я заезжий гость в этом небольшом и родном уголке. Здесь на этих, некогда больших для меня, улицах прошло то, что мы именуем детством. Вместе с выпускным звонком оно взмахнуло мне рукой и ушло в темноту такой же июньской ночи. В памяти и сознании оно исчезало еще долго, и маленькие следы его босых стоп успел полить октябрьский дождь и даже покрыть снегом зимний вечер. Я так и не понял, когда же оно исчезло, такое короткое математически и такое длинное по ощущениям.

— Зазнался ты, пацанов не уважаешь! Не интересно тебе с нами? Да? С этими, что ли лучше? Пошли, мы сегодня на завод полезем, там подшипники привезли, целую кучу. Натырим, будут шары к рогаткам, окна "стеклить" соседям! Они давно нарывались.

— Нет, пацаны, я уже договорился, меня ждут. В другой раз. — отвечаю я, и иду по направлению к школе.

— Да… Точно зазнался. — кидают мне обиженно вслед мальчишки с нашего двора.

К закату клонились восьмидесятые. Империя серпа и молота доживала свой вполне человеческий век. В дома граждан еще не вошли персональные компьютеры, интернет, виртуальные симуляторы и прочие радости детей электронной вехи истории и поэтому мы, советские дворовые пацаны, были очень изобретательны на убивание времени. Кто еще мог придумать и изготовить такое количество всевозможных взрывчаток, устройств для стрельбы, дымовух, стратегических игр типа "казаков-разбойников" и прочего? На это мог сподвинуться только ум советского школьника, болтающегося бесцельно по двору с себе подобными.

Большую часть летних каникул мы планомерно объедали плодовые деревья в садах частного сектора, демонстрируя рассерженным хозяевам поистине тараканью прыть при их появлении. Это было вкусно, приятно, смело и героически по нашим меркам. Меня только однажды поймал разгневанный хозяин. Схватил, сидящего на вишне, своей пятерней за ногу и приказал слезать. Я слазил очень медленно, театрально, а когда его рука потянулась, чтобы взять меня за ухо, я молниеносно, как уж, вывернулся у него под ногами и удрал. Пока я бежал, мои пацаны открыли "огонь" по рассерженному мужичку из-за забора всем, что попалось им под руки, замедляя этим его бег, и давая мне возможность успеть перелезть в узкую щель между досками ограды.

Помимо грабежей садов, мы много играли на территории большого строительного завода, воевали с мальчишками из соседних дворов, дрались с ними и всячески пакостничали окружающим, где только могли. Но не со злобы на людей, а просто для развлечения и незрелого озорства. Когда же наши выдумки надоедали нам, мы разделялись на лагеря и враждовали между собой, устраивая злые потасовки со слезами пострадавших и выяснениями отношений между родителями.

В тринадцать лет я понял, что вырос из штанов мелкого пакостника и ушел со двора в компанию школьных товарищей, которые ходили с разрисованными шариковой ручкой портфелями, в школьных коротких пиджаках с оторванными рукавами, увешанных всевозможными значёчками, булавками и прочим металлическим хламом, бывшим в почете у уличных героев восьмидесятых. За эти внешние атрибуты враждебной западной культуры парни регулярно выслушивали нравоучения от директора школы и учителей, которые взывали о совести и внешнем виде пионера неубедительно, поскольку уже сами понимали несоответствие своих слов с плакатами тонущего соцреализма.