Руслан Белянцев - Дети проходных дворов

Синий школьный пиджак навсегда был спрятан в утробу шкафа, его вытеснила веселая пара свитеров. Портфель был сменен спортивной сумкой, которую украсила надпись с большими переплетенными буквами НМR, означавшие конечно же — хеви-металл-рок, музыку непонятную, но модную.

Учебный год начался под липами школьной спортивной площадки, где мы все кучковались после уроков. Подростка вообще трудно воспринимать в отдельности от его компании сверстников. Он является сначала частью подростковой биомассы, которая представляет собой отдельный и законченный организм, а потом уже — индивидом. Я сразу же вместе с новым социальным организмом мутировал из бесцельного дворового мальчишки в разряд уличного юноши.

— Пацаны, смотрите, что мой старший братан из Питера привез! — крикнул, приближаясь к нам после уроков, Димка, невысокий, но крепкий и задиристый парняга с копной светло-пшеничных волос и длинной за глаза челкой на бок. Он раскрыл потрепанный портфель и вытащил оттуда чудо-вещь, кассетный плеер с наушниками.

— Ого! Димон! Ништяк! Фигассе! — одобрили мы, наперебой бросившись вертеть в руках небольшую штуковину с красной надписью SONY. Мы все знали, что это такое, но вот так в руках это чудо еще никто из нас не держал. Дима хозяйским движением отобрал у нас вещицу и ловко вставил в нее черную кассету МК-90.

— Плеер — не главное, вы вот это слышали? — и он ткнул нам, включенные на полную силу, наушники. — Это Цой!

В наушниках звучало, что-то совершенно незнакомое, но энергетически заставившее всех затихнуть.

"Постой! Не уходи!

Мы ждали лето, пришла зима.

Мы заходили в дома,

Но в домах шел снег!"

Мы, как могли, по трое прильнули ушами к двум динамикам наушников, покрытых оранжевым поролоном. Магнетический голос нас ошеломил. Это был именно тот идол, которого так хотелось себе завести. Англоязычная музыка хеви-металл не разговаривала с нами, не ставила вопросов и не давала никаких ответов. Это был чистый драйв без мозгов. А тут нас пронзило, что-то родное, понятное, хватающее наши умы за самые нервные корешки!

— Тащите завтра чистые кассеты и еще один магнитофон, перепишем у меня дома после уроков. У меня еще "Алиса" и "Наутилус" есть. — резюмировал Димка. — Дайте спички, подкурить.

Дима движением заезжего фокусника вытащил из кармана своего пиджака чуть помятую сигарету с надписью "Marlboro" и после трех-четырех затяжек, покашливая, пустил ее нам по кругу. Пока еще никто из нас, кроме Димки, курить не любил, но пробовали все и считали это занятие явным проявлением мужества.

Так, с подачи Димкиного брата, у нас в квартирах завелись записи ленинградской волны рока. Музыка стала созидательным наполнением нашей жизни, сюжеты и герои песен заставляли чувствовать мир по-иному. Моя мама, узрев в этом новое и, наконец таки, более-менее полезное увлечение своего сына, наскоро купила мне акустическую гитару. Один из студенческих друзей моего старшего брата, приехавших с ним на выходные из столицы, показал мне основные аккорды, и с тех пор гитара стала обязательным атрибутом наших заседаний под липами.

Я учился, овладевая инструментом. Это было трудно. Металлические тонкие струны резали пальцы и они от этого кровили, пока не покрылись твердыми мозолями.

— Поставь себе капроновые струны. — посоветовал соседский парень.

— Нет, я на этих буду учиться, они звонче и звук тяжелее.

Мне казалось тогда, что рок можно исполнять только на металлических струнах. Это был тот самый случай, когда искусство требовало жертв. До гитары я почти ничем никогда серьезно не увлекался. Я не ходил ни в спортивные секции, ни в кружки всяких "умелых рук". Я даже книги толком не читал. Почему-то в то время герои книг не были мне близки. Фантастику я не воспринимал, ее мир казался мне надуманным, он не пересекался с моим и не резонировал в сердце. Классики навевали на меня тоску, тургеневские и чеховские герои были мрачными и безнадежными, а тонкости их жизней были непонятны. В целом я был пустым горшком, который искал свое наполнение. И поэтика отечественных музыкантов смогла отчасти компенсировать этот голод.

Вечер со вкусом жженых листьев обволакивал город и отбрасывал тени на наши лица. Кто-то негромко перебирал аккорды на гитаре и несмело пробовал петь. Скоро зима и конец этим посиделкам.

— Полезли на крышу. — предложил я.

Мы поднялись на лифте на 10-й этаж соседнего дома, открыли чердак и расположились на парапете под арматурной оградкой на самом краю. Можно было просунуть ноги между прутьями оградки свесить их вниз и наслаждаться видом заходящего солнца, ветром и близостью опасности, зияющей черным ртом пустоты под ногами. Перед нами лежал город в его осенней и уже прохладной чернильнице надвигающейся ночи. Усталые редкие авто лениво ползли к гаражам во дворах, ощупывая фарами дорогу, улицы пустели, а окна домов вспыхивали желтоватым светом кухонь. Провинциальные здания центра возвышались двумя пятнадцатиэтажками над всем этим, заградив собой старое и низкое чертово колесо в парке. Было здорово! Это было самое высокое место, чем где-либо мне приходилось и придется побывать. Выше этой 10-этажки не будут ни горы, ни небоскребы. Она конечно несравнимо мала рядом с ними, но восприятие…! Только тогда можно было так воспринимать мир. Просмоленная черным рубероидом крыша была полностью наша. Давала ощущение свободы и обособленности от остального города. Хотелось скорее стать взрослым, перестать ходить на неинтересные школьные уроки, попрощаться с мучительными формулами алгебры и равнобедренными треугольниками геометрии, выключить монотонное повторение: "London is a capital of Great Brittan…".

"Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома

Вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе.

Тот, у кого есть хороший жизненный план,

Вряд ли будет думать о чем-то другом" — наш разноголосый хор, ухмыляясь друг другу, тихо запел цоевский реггей, под мою аккомпановку.

Гитара стихла последним долгим аккордом D и мы, спустившись с крыши, побрели в сторону своих домов, в окнах которых уже давно горел свет. В каждом таком окне, где раскрыты шторы, целый театр, свои актеры и свои пьесы. И герои такие разные: молодые, старые, молодые и старые вперемешку, малые дети и родители. И я, неспешно шагая домой, мимоходом смотрел эти пьесы.

Обязательно в каком-то окне ставили скандал, эти спектакли приходилось смотреть в первую очередь, актеры играли хорошо, экспрессивно, эмоционально. Это были самые громкие спектакли, часто с битьем посуды, чаще почему-то кастрюлей, видимо актеры жалели дорогой фарфор и уж точно берегли хрусталь. Потом громкие хлопки дверью и занавес из штор. Самое интересное было, если играли любовь, но это редко, может всего один или два раза за все время. И оба раза занавес закрывался на самом интересном.