Руслан Тотров - Любимые дети

— Совсем не скучала?

— Представь себе, — отвечает она, и я мрачнею — уж не от ревности ли? — и снова усмехаюсь, но по собственному адресу на сей раз, и, взбеленившись, вскакиваю и говорю Эрнсту:

— Идем отсюда! — и обращаясь к Майе: — Если понадобимся — мы у себя в отделе.

— Как знаете, — пожимает она плечами, — но вам приказано ждать.

— Мало ли что, — ворчу, и в это время, словно почуяв бунт в приемной, директор нажимает кнопочку, раздается звонок, Майя вскакивает резво, идет в кабинет, возвращается и произносит в пространство:

— Зайдите.

Входим, и я здороваюсь, но директор не отвечает и не предлагает нам сесть, и мы усаживаемся без приглашения, а он все молчит, продолжая выдержку, и только вздыхает горестно — раз, другой, третий, с равными промежутками и с равным зарядом горечи, — и мы сидим с Эрнстом, слушатели покорные, и почтительно внимаем, и дотянув паузу до возможного предела, директор спрашивает, не глядя на меня:

— Что вам предложил Васюрин?

Он обращается ко мне на «вы», а это означает крайнюю степень неудовольствия.

— Он предложил мне то, — отвечаю, — что лощеные господинчики предлагают красивым, но бедно одетым девушкам.

— А вы?

— А я ответил, как бедно одетая, но гордая девушка.

Директор делает еще одну паузу, но покороче первой.

— Разве я для этого послал вас в командировку? — выговаривает он, будто через силу. — Я послал вас для того, чтобы вы по-деловому решили важный вопрос.

— Я сделал все, что мог, — объясняю. — Сберег свою девственность.

— Вы не выполнили командировочное задание, — повышает он голос, — и я прикажу сделать удержание из вашей зарплаты.

— Пожалуйста, — киваю. — Кстати, у меня осталось еще пять рублей, может, их сейчас вам отдать?

Теперь уже пауза возникает сама по себе.

— Ходят слухи, — вступает Эрнст, обращаясь к директору, — что вы хотите на базе нашего предприятия организовать ЦКБ?

— Не знаю, кто их распускает, — морщится директор, — но, ей-богу, никому из вас это не принесло бы вреда.

— Значит, правда? — напирает Эрнст. — Держите такую мыслишку?

— С вами сделай что-нибудь, попробуй, — жалуется директор, — с вами только бы инфаркт не получить…

Слушаю их и понимаю, что Эрнст не зря затеял разговор о ЦКБ, что это имеет прямое отношение к моей командировке, вернее, к Васюрину, который может поддержать, а может и не поддержать директора в его начинании, а дальше все просто — директор насаживает живца на крючок и забрасывает удочку, а леска в полторы тысячи километров длиной, и Васюрин клюет, рыба хищная, но живец не дает себя проглотить, и это как раз то, что нужно директору, и теперь он может ставить свои условия — ЦКБ, — пообещав в ответ утихомирить живца-живчика, ребра ему помять, головой о стенку постучать и, снулого, еще раз забросить, или не забрасывать, а использовать в другом качестве, но с той же целью — мало ли, как можно использовать живца!

— Если начальником конструкторского отдела станет человек от Васюрина, — заявляю, вскипев, — я уйду по собственному желанию.

— Что?! — настораживается директор.

Это не входит в его планы.

— По собственному желанию, — повторяю.

— Не уйдешь, — улыбается он, — я тебя уговорю.

— Нет, — головой качаю, — не уговорите.

— Ну, что ж, сынок, — вздыхает он, — ты прав, пожалуй. Квартиру я тебе дал, теперь можно поискать себе директора получше.

— Не называйте меня сынком! — взрываюсь. — Сыновей на крючок не насаживают!

— Ты о чем? — он хмурится и краснеет одновременно. — Какой крючок?

Все-то он понимает.

— Вы знаете, — задумчиво произносит Эрнст, — я ведь, пожалуй, тоже уйду.

— На здоровье! — рявкает в сердцах директор. — Производство и без вас не остановится.

ПРОИЗВОДСТВО НЕ ОСТАНОВИТСЯ НИКОГДА.

Эрнст собирается ответить, высказать собственное мнение на этот счет, но открывается дверь, и в кабинет заглядывает Майя.

— Алан, — говорит она, — тебя к телефону, — и добавляет, словно обвиняя: — Женщина какая-то.

Директор улыбается, пытаясь разрядить обстановку:

— В таких случаях принято говорить: вас приятный женский голос спрашивает.

— Странный голос, — уточняет Майя.

Пожимаю плечами — мне никто никогда не звонил на работу, тем более сюда, в приемную.

— Простите, — встаю, — я сейчас вернусь.

Выхожу, беру трубку, отзываюсь и слышу:

— Алан… Приезжай… Скорее…

Это Зарина, и голос у нее действительно странный, и даже страшный, и мне вспоминается, как я впервые увидел ее, тогда еще незнакомую девушку, сидящую в кресле, и услышал: «У меня парализованы ноги», и в голове мелькает мысль о том, что с параличом можно разделаться своими собственными силами, а заодно разделаться и с самой жизнью, и голос ее подтверждает мою догадку, и я кричу в испуге:

— Подожди! — и осекаюсь, поняв, что тороплю ее тем самым, и, не находя других слов, повторяю: — Подожди! — а Майя смотрит на меня во все глаза, и, стараясь не встречаться с ней взглядом, я твержу: — Сейчас приеду! Сейчас…

Зарина, не ответив, кладет — или бросает? — трубку, и сорвавшись с места, я бегу вниз, в гардеробную — ах, вешалочка моя замысловатая! — срываю пальто, бросаюсь к выходу и натыкаюсь на твердую грудь Мухарби.

— Куда! — требует он.

— Несчастье, — говорю, — несчастье у меня!

— Ничего не знаю, — отвечает он. — Надо пропуск.

— Времени нет! — объясняю. — Некогда!

— Не могу! — он увеличивает громкость. — Без пропуска не выпущу!

Отталкиваю его, отчаявшись, уворачиваюсь, выскакиваю из парадного, бегу через дворик пригожий — округлости клумб под снегом, — и слышу топот сапог кирзовых и крик за спиной:

— Стой!

Бегу, не оглядываясь.

ТРЮКОВАЯ СЦЕНА. (Исполняется без дублеров.)

Выбегаю на улицу, машу рукой, останавливая машину, но она проносится мимо, и вторая тоже, а Мухарби трусит ко мне рысцой и что-то кричит, а вот и Терентьев появляется, бежит между клумбами, и я слышу фальцет его пронзительный:

— Вы па-а-ачему оставили пост?! Возвращайтесь немедленно!

Мухарби останавливается и поворачивает назад, а Терентьев ко мне спешит, брови бесцветные хмурит:

— Вы па-а-ачему нарушаете порядок?!

— Несчастье у меня, полковник, — бормочу, — несчастье…

Вижу — он выходит на середину дороги, властно поднимает руку, и, едва не уткнувшись радиатором ему в живот, перед ним останавливается «Волга», а в ней тузы какие-то, шапки ондатровые. Терентьев открывает дверцу и говорит:

— Подвезите товарища. Адрес он укажет.

— Но у нас полный комплект, — отвечает сидящий рядом с водителем — туз червовый, если исходить из картежной иерархии.

Комплект действительно полный: на заднем сиденье трое — туз бубновый, трефовый и пиковый.