Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

«Однако действие уже начинается, — говорит. — Соседнее место свободное. Можете оставаться здесь».

С тем и ушла. А я еще раз извинился и рядом с незнакомкой присел. «Ну, — думаю, — Лука, пропал ты с этой минуты. И зачем только тебя в театр понесло? Нет, надо еще раз глянуть. А может, ты ошибся? А может, совсем она не такая, и только показалось, что все у нее, как ты мечтал?» Легко это сказать: повернулся и глянул. На деле куда сложней. Смотрю на сцену и сам себя уговариваю: да ведь так или иначе — все пропало. Вон каким бирюком ты себя показал. Ну, посмотри, на душе легче сделается, когда увидишь, что ошибся.

Тихонько оборачиваюсь, и она оборачивается в эту минуту, и долго, очень долго, от неожиданности мы смотрим в глаза друг другу.

Падает занавес. Свет уже зажегся. Она колеблется и говорит негромко:

«Как же так? Вы на сцену совсем не смотрите?»

«Извините, — говорю, — уважаемая незнакомка, многое я отдал бы, чтобы еще раз время так провести…»

Она не поняла:

«Труппа еще не уезжает…»

«И что мне эта труппа? Вы-то как часто в театре бываете?»

Она засмеялась:

«В этом театре четвертый раз».

«И всегда одни приходите?»

«Нет, — говорит, — почему же? Иногда со знакомыми. Это сегодня так случилось, что я одна».

Нисколько, понимаете, я не ошибся: смотрю на нее, слушаю, и кажется мне, что это сон, и жалко, если он прервется, — лучшая она, чем сначала мне показалось, чем даже в мечте могла прийти.

Все третье действие мы молчали. Поглядываю я украдкой: совсем забыла она обо мне. Вот и антракт, и снова многие в нашу сторону смотрят. Какой-то шалопай усатый из ложи биноклем нацелился. Два стрекулиста нарочно зашли со стороны сцены, мордочки на нас уставили, стоят, погогатывают.

Она заметила все это, выпрямилась, светлую прядь со лба отвела: мол, что вы для меня, насмешники? С кем хочу, с тем говорить буду. Это и успокоило меня, и ободрило. Тому, усатому, я незаметно от нее рожу скорчил, он и бинокль сразу опустил. А этим, стрекулистам, кулаком тряхнул. Снова мы наш разговор продолжаем.

«Мне жалко будет вспомнить, — говорю, — что вот провели мы чудесный вечер, а вашего имени я так и не знаю».

«Имя у меня простое, — говорит, — Машенька. По отчеству — Сергеевна. Но для вас это и не нужно».

Помолчали мы немного, каждый своими мыслями занятый.

«Душно, жарко в театре, — говорит она смущенно. — Пить хочется…»

Я даже на стуле подпрыгнул:

«Боже мой, а я ведь не догадался. Одну секундочку — я принесу…»

Сорвался я с места и бегом в буфет, через десять ступенек прыгаю, никакой очереди не признаю. Бегу обратно с двумя бутылками, со стаканом, а она уже в коридоре, и не одна. Тот самый усач, что бинокль наводил, перед нею расшаркивается, рот у него трубой, и голос как из бочки:

«Хо-хо-хо!»

Прислонился я к стене, что делать дальше, не знаю; бутылки деть некуда и самому некуда деваться. Кто-то сзади подходит, довольно грубовато дергает меня за рукав. Оборачиваюсь. Это официант. Запыхался, глаза сердитые.

«Как это неудобно, — говорит, — схватили бутылки и убегать…»

Я ему:

«Тс-с… Помалкивай».

А он еще громче, да голос визгливый, будто гвоздем по стеклу.

«Как же помалкивать прикажете? А деньги?»

Сзади снова слышу усатого:

«Хо-хо-хо!»

Это он, видимо, уже по моему адресу. Вот какая история! Деньги второпях да в увлечении я забыл заплатить, Сунул я официанту первопопавшуюся бумажку. Тридцать рублей оказались. Сначала стоял он вроде восклицательного знака, а то вопросительным сделался.

«Может, еще что изволите?»

И, как на зло, эти слова уже не громко говорит.

Кузьма досадливо взмахивает руками и с сожалением качает толовой, в рыжеватых глазах его и огорчение, и сочувствие. Видимо, сдерживаясь, Николай хрипло хохочет, а потом говорит серьезно, почти строго:

— Такой в точности случай и со мной был…

Откуда-то из оврага доносится крик козодоя. Ветер проходит по вершинам деревьев, и над огнем, как зеленая бабочка, трепещет и вьется оброненный берестом лист. Белоконь протягивает руку, и лист ложится на его ладонь.

— События, значит, дальше следуют. Про официанта я уже и позабыл. Так он опять о себе напоминает:

«Пирожное у нас отличное, торт, мармелад…»

Я ему эти бутылки сунул:

«Сделайте одолжение: даме вон той, что с усатым разговаривает, отнесите».

Сам повернул в первую дверь, в зал вошел, на прежнее место уселся. Придет она или нет? А как посмеялась надо мной? Эх, Лука, Лука, нелегкая принесла тебя сюда, и еще у первого ряда, на потеху людям усадила!..

Лампочки уже начинают гаснуть, а ее все нет. Уйти мне, думаю, что ли? И сразу решаю: да, уйду. Встаю, к двери направляюсь, а она навстречу мне идет. И только улыбнулась, — обиды моей, огорчения как не бывало.

«Где же вы прячетесь, Лука? — спрашивает. — Жду вас в фойе, а вы и забыли?»

«Нет, извините, Машенька, ситро я принес…»

«Не вы, положим, официант принес».

Тут я признался:

«Это он гнался за мной. Я деньги второпях забыл уплатить».

Она засмеялась.

«Ну, ладно, вы вот что скажите, Машенька, кто этот, усатый?»

Она посмотрела на меня внимательно, чуть внимательней, чем смотрела до этого. И ничего не ответила. Занавес поднялся. Не обменявшись ни словом, мы досмотрели спектакль. Вместе со всей толпой из зала выходили. Я об одном думаю: сейчас мы расстанемся, сейчас и, может, навеки. Ей это легкий интерес с тобой, с чумазым, поболтать.

«Прощайте, — говорю, — Машенька, лихом не поминайте. Вот он, усатый, ждет вас около двери».

Она чуть приметно усмехнулась:

«Может, еще и у подъезда ждут. Тогда вам только и остаются боковые двери».

Забыл я в ту минуту, что люди вокруг нас, и публика все востроухая, каждое слово ловит.

«Эх, Машенька, — говорю, — да разве вы не видите: мне горько подумать, что сейчас мы должны расстаться!..»

Машенька меня за руку:

«Тише вы… Что с вами?»

Публика оборачивается, смотрит на меня удивленно, а тот усач уже навстречу идет.

«Мария Сергеевна! Я — к вашим услугам. На дворе ливень, прямо потоп. Но вы не беспокойтесь: у меня вполне надежная ЭМ-один».

Ну, дьявол тебя дери вместе с твоим ЭМ-один! Ладно. Ни на шаг я не отступлю. Что дальше будет? Она оборачивается ко мне:

«Что вы скажете, Лук Алексеевич?»

«А что ж, очень просто, — говорю, — может, этот самый ЭМ-один нанимается?»

Как глаза ее засмеялись! А усатый белки выкатил:

«Только мне и дела каждого встречного возить».

Тут я и попросил его, очень вежливо, но с огоньком, чтобы о даме моей не смел он так выражаться. Он извиняться стал, смутился, покраснел, плечами пожал и в сторону удалился.

Следуем, значит, мы дальше. Я ко всему уж приготовился: любую атаку отобью, а Машеньку не отпущу, пока сама уйти не захочет.