Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

Однако многое переменилось с клятого 1905 года. Где эти «добрые нравы» мужиков, которые он, исправник, должен был охранять и поддерживать? Горели усадьбы помещиков, и он не поспевал от одного пожара к другому. Не одиночки-воры и разбойники унесли покой исправника на долгие месяцы — тысячи шахтеров взбунтовались против извечного правопорядка. Сам губернатор приказал Трифонову постоянно сидеть на шахтах, наблюдать за точным производством дознаний, карать непокорных, огнем выжигать их осиные гнезда.

Трифонов горько морщился: ему, губернатору, там, в Екатеринославе, безопасно. Его охраняют десятки агентов. А здесь, на шахтах, в Трифонова уже дважды стреляли. Когда он проходил под эстакадой, с вагонетки «случайно» сорвался камень, и, не отпрыгни исправник в сторону, лежать бы ему в сосновой постели, укрытому землей. Что из того, что ему увеличили жалованье? В этой дыре хозяйчики так взвинтили цены, что приходилось диву даваться: как только люди могли существовать?

Иногда он задумывался: не подать ли в отставку, сославшись, скажем, на какую-нибудь болезнь? Но Донбасс был уже замирен, — многих шахтерских жизней стоило это затишье; полиции и казакам оно тоже не даром далось. В губернии не могли не вспомнить, что Трифонов все время оставался на опасном посту. Его должны были отметить, если… Да, если губернаторские подхалимы не сочинят чего-нибудь и не подведут под милостивую руку кого-нибудь из своих.

Единственное, что оставалось Трифонову — и он был в этом убежден — блеснуть раскрытием хитроумного заговора против власти. Быть может, сама судьба послала ему инженера Лагутина? Если Лагутин окажется тайным революционным деятелем, и Трифонову удастся схватить его за руку, тогда ему, исправнику, не придется сожалеть о долгих месяцах, проведенных на этих задворках.

В тот же вечер в сопровождении грабаря он вошел в мазанку Калюжного, где уже собралось человек десять гостей. Некоторые из них сидели на доске, положенной на два табурета, другие — просто на земляном полу. На кровати перед тумбочкой, на которой тускло горела керосинка, обложенный подушками и укутанный одеялом, сидел Лагутин. Лицо его было бледно; проседь в каштановой вьющейся бороде серебрилась в свете лампы. Была она заметна и в длинных волосах.

Небрежно, словно ветром отброшенные волосы открывали высокий лоб; прямой, сосредоточенный взгляд и упрямо сжатые губы выдавали сильную волю.

— Мы тоже послушать, если можно, — несмело выговорил спутник Трифонова, — Вот, я и приятеля привел. Интересуется…

— Милости просим, — сказал Лагутин, разглаживая ладонью на тумбочке какую-то бумагу. Трифонов впился глазами: «Неужели прокламация?» Впрочем, он тут же одернул себя: «Терпение. Может, небезопасно».

— Садитесь на чем стоите, — весело молвил хозяин. — Табуреток у меня ровным счетом две…

Исправник примостился в дальнем, темном уголке; с жадностью он осматривал присутствовавших, обнюхивал этот воздух, пахнущий теплым хлебом и совсем не пахнущий табачным дымом, — как видно, в присутствии ученого никто из шахтеров не курил. Трифонову доводилось читать книжки о знаменитых сыщиках, и теперь он представлял себя бесстрашным детективом вроде Ника Картера или Ната Пинкертона. Как он еще порасскажет об этом в кругу знакомых, за вистом, за пулькой, за рюмкой коньяка! А что скажет теперь господин Шмаев? Он ведь жаловался на бездеятельность Трифонова!

Ему показалось странным, что все молчали. У Калюжного были пристальные, колючие глаза; они находили гостя и здесь, в полутемном уголке, и словно бы смеялись.

Исправник уткнулся фальшивой бородой в колени и замер в смутном, тоскливом ожидании чего-то непоправимого. Однако ничего страшного не произошло. Разгладив перед собой лист бумаги, Лагутин продолжал беседу, которую, видимо, вел до прихода Трифонова.

— Передо мною только малая частица Донбасса; в прошлом — Оленьи горы, потом — Лисичий Байрак. Я изучаю этот край с 1897 года и не перестаю удивляться его неисчислимому богатству. В Донбассе я нашел свыше двухсот пластов угля… Вы слышите? Свыше двухсот!..

Шахтеры удивленно загудели, а он поправил прическу, тряхнул головой и радостно улыбнулся.

— Надеюсь, это еще не все…

Кто-то спросил деловито:

— Как же вы сосчитали их, Леонид Иваныч? Или наука сквозь землю глядит?

— О, это хорошее выражение! — подхватил Лагутин. — Именно сквозь землю. Но земля не так-то охотно открывает свои секреты. Она только приоткрывает их в долинах, в оврагах, по берегам рек… С уверенностью скажу вам, что нет в Донбассе ни одной балки, долины, рудника, где бы я не побывал. В общем, это десятки тысяч километров! Но я очень редко пользовался лошадьми. Пешком — оно и надежней, и привычней…

Трифонов подумал не без удивления: и зачем им, шахтерам, все это знать? Но удивительное в том и заключалось, что все они с интересом слушали геолога и задавали такие вопросы, которых он, Трифонов, не смог бы придумать. Маленький лохматый мужичок спросил:

— А не вышло бы тут ошибки? Пласт, к примеру, полого лежит, а потом на дыбки становится. И с чего бы ему скакать? Не могло такого случиться, что один и тот же вы за два пласта учли?.

— Умный вопрос, дяденька, — живо откликнулся Лагутин. — Только ошибку мы не допустим. Сами камни рассказывают нам историю Донбасса с незапамятных времен. Знаем мы, какой океанский залив здесь был, и как поднимались горы, и как ломались, разрывались, сплющивались угольные пласты… По сланцам, песчаникам, известнякам мы, будто по книге, историю каждого пласта прочитали и уверенно говорим теперь народу: вот он, бесценный клад, бери его, труженик, на счастье…

Трифонов насторожился и, неожиданно для самого себя, спросил:

— А земля-то хозяйская? Как же так — бери?..

— Земля принадлежит народу, — спокойно сказал Лагутин.

— А хозяева?..

Все настороженно притихли; было слышно, как в лампе потрескивает фитиль. В этой тишине Трифонов расслышал, будто кто-то назвал его фамилию. Впрочем, возможно, сказано было «торф»?..

— Ученые трудятся для народа, — сказал Лагутин. — Не думайте, что они рассчитывают на благодарность каких-то «хозяев». — Он обернулся и прямо, с усмешкой, посмотрел на Трифонова, немного прибавив в лампе света. — Вам это следовало бы знать. Запомните: труд для народа — высший долг ученого… Так-то, господин исправник.

Трифонов поспешно встал с пола и отступил к двери. Теперь все видели: его трясла лихорадка.

— Если вы интересуетесь геологией Донбасса, — негромко заметил Лагутин, — приходите и в следующий раз. Можно без маскарада…

Исправник с треском распахнул дверь. Всю дорогу, пока он, поминутно оглядываясь, торопливо шагал домой, огромная, с перекошенным ликом луна, казалось, гримасничала и смеялась.