Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

Немец хихикнул и, улыбаясь, задумался, словно вспоминая что-то смешное.

— Ви есть проницательный человек! — сказал он смущенно. — Я дам вам… О, я не пожалей пятьсот рублей! У меня триста десятин земля. Я буду имейт маленький выручка.

— Кузьма Петрович! — негромко позвал Лагутин. Калюжный тотчас появился в дверях. — Сделайте одолжение, Кузьма Петрович, помогите господину Оскару Эльзе Копту выехать со двора.

Калюжный решительно шагнул к немцу. Тот посмотрел на него изумленно, потом перевел взгляд на Лагутина.

— Я хотел еще говорить… Я пошутил… Пять тысяч. Не векселями, нет. Золотом!.. О, ви есть большой специалист!..

— Я не торгую. Можете идти…

Немец сорвался со стула, весь багровый от гнева. Толстые губы его тряслись.

— О, ви не есть практик!.. Ви еще меня споминайт…

— Я сообщу журналистам о вашем предложении, — сказал Лагутин. — Вы такой же мошенник, как и Шмаев…

Оскар Эльза Копт растерянно попятился к печке. Бурая краска тотчас сошла с его лица.

— Я еще не слышал такой оскорблений!. Как ви посмел?.. Я имею два миллиона рублей в государственный банк… Я хорошо знаком самый губернатор. Фи!.. Ни один газет не напечатайт ваши слова. Но ви еще подумайт. Вы оскорбили Оскар Эльза Копт!

Калюжный сделал еще один широкий решительный шаг и стал перед немцем. Лагутин приметил, как сжались тяжелые кулаки шахтера.

— Так что — до свиданья, господин Копт…

Если в разговоре с Лагутиным немец еще кое-как держался в рамках приличия, то теперь он словно взбесился. Размахивая пухлыми руками и не забывая промакать платком лысину, он закричал надрывно, с визгом:

— Как?.. Ты, простой шахтер, смеешь меня выгоняйт?! Ты русский свинья! Ничто ты есть перед господин Копт!.. Сегодня тебя увольняйт с работы. О, подожди, я тебя вернихтен… уничтожить!

Калюжный взял его за плечи, легонько повернул и мягко, почти любезно, вывел из горницы. Уже на дворе он сказал немцу Негромко:

— За этого человека… Вы понимаете, господин Копт?.. За этого человека я, если надобно, на самую крайность пойду!

Только взглянув в ледяные глаза Калюжного, немец притих и принялся отвязывать от молодого клена повод. Провожая взглядом пролетку, Калюжный видел: немец направился прямо к особняку Шмаева.

Шмаев обещал навестить Лагутина через три дня. После того как у него побывал Копт, он изменил свое намерение и прислал посыльного. Развязный, ресторанного типа юноша без стука вошел в горницу, молча сложил в корзинку посуду, снял и свернул скатерть. Потом он достал из нагрудного кармана длинный листок бумаги, разгладил его на ладони и положил перед Лагутиным. Молча следивший за всей этой операцией, Леонид Иванович взял листок. Это был счет. Лагутин пробежал его глазами. Здесь была учтена каждая мелочь: лекарства, принесенные фельдшером, прогон лошадей, вызов врача, снова прогон лошадей, сигары, конфеты, чай… В итоге значилось: двести тридцать четыре рубля ноль три копейки.

Юноша подождал, неловко переступая с ноги на ногу, и спросил, робея:

— Разрешите получить?

— Счет не совсем точен…

— Я здесь ни при чем. Они сами составляли…

— Допишите, — сказал Лагутин: — Чашка черного кофе, сигара, рюмка коньяку. Шмаев забыл о расходах, которые понес в собственном доме…

Юноша выдернул из кармана карандаш и добавил какую-то цифру.

— Так. Теперь напишите расписку, что вы эту сумму с меня получили.

Сопя и потея, посыльный нацарапал расписку. Лагутин взял свою сумку, отсчитал деньги, уплатил. Его удивила растерянность посыльного, с какой тот смотрел на деньги.

— Почему же вы медлите? — спросил Леонид Иванович. — Можете пересчитать.

Посыльный пересчитал деньги, спрятал их в карман, но продолжал стоять у тумбочки. Лагутин кивнул ему головой:

— Передайте мою благодарность за услугу…

— Я хотел сказать вам, господин… Я не виноват, честное мое слово! Этакое стыдное дело… Я знаю, кто вы такой. Только мне приказано, а хозяин строг — вы меня простите, сударь…

Неожиданно Лагутину стало жаль этого простоватого парня, не сумевшего сыграть до конца порученную ему роль.

— Пустяки! — сказал он, смеясь, — Передайте благодарность…

Робко поклонившись, посыльный ушел. Калюжный недвижно и молча стоял в уголке горницы. Лагутин взглянул на него и усмехнулся:

— Все это не стоит волнения, Кузьма Петрович… И в самом деле: кто он мне — сват или брат? Он — человек дела и получил по счету. Вы лучше о другом подумайте, дорогой мой. Мне уже нужно собираться. Завтра осмотрю этот прослоек в известняке, пробу возьму — и в дорогу.

Из прихожей послышался испуганный голос Натальи:

— Бог мой… Опять на скалу?..

Лагутин откликнулся весело:

— Не уходить же мне побежденным? Стыдно, хозяюшка. И скала эта манит.

— А ты не вмешивайся, — строго заметил Кузьма жене. — Это мужское дело. Мы вместе на веревках к пласту доберемся. Я тоже, Леонид Иваныч, заядлый: если уж задумал — настою…

Наталья глубоко вздохнула и загремела посудой.

— И чего только мытарятся люди? Один из-за камушка, другой из-за флажка…

— Да замолчи ты, женщина! — строго прикрикнул Кузьма. — Или пуще греми кастрюлями, чтобы слов твоих не было слышно… Может, перед этим камушком да флажком на колени стоит опуститься. Может, это и есть чудо… Главное из чудес.

Лагутин смотрел на него удивленно.

— Кузьма Петрович!.. Я запомню эти слова…

Шмаев не любил исправника. Он не терпел того нагловатого тона, какой был усвоен Трифоновым со всеми, без разбора. За резкими манерами — оглушительным хохотом, привычкой громыхать каблуками, за дерзким взглядом и неожиданным, наигранным раздумьем — скрывался самовлюбленный и недостаточно воспитанный провинциал.

Неизвестно почему этот рьяный служака вдруг уверовал в собственную проницательность и стремился всех ею удивить. При каждом удобном случае он пускался в нехитрые россказни о своих бесчисленных приключениях, из которых, как правило, выходил победителем. Здесь были и расследования запутанных дел, и неожиданные разоблачения, погони, и неравные схватки, и поимки государственных преступников, обязательно государственных, так как с другими, помельче, Трифонов не желал иметь дела.

Шмаеву давно уже надоели эти однообразные басни, но с исправником приходилось встречаться, принимать его у себя дома, поручать кое-какие секретные дела. Трифонов, конечно, брал — как брали все: от волостного писаря до станового, до прокурора и губернатора. Впрочем, это были мелкие суммы, и его самолюбие постоянно оставалось уязвленным. В пятом году шахтовладельцы стали щедрее, и он заметно приободрился, даже купил рысака и дрожки, но суровый год миновал, и самые денежные клиенты вскоре перестали радоваться встречам с исправником. Вот почему Трифонов так встрепенулся, получив приглашение Шмаева: скупой «старобельский мужичок» был деловит и не приглашал просто, на чашку чая.