Владлен Анчишкин - Арктический роман

Замминистра не договорил чего-то, когда рассказывал о Батурине, — Романов не придал этому значения. В поезде, на пароходе Романова и Раю занимали иные мысли, заботы. Рая бесконечно фантазировала об унтах из собачьего меха, полярных ночах, бредила спальными мешками: она никогда не спала в мешке — боялась замерзнуть, досаждала Романову, требуя, чтоб он на Груманте тотчас же «достал» спальный мешок на двоих — вдвоем теплее, не так страшно, вдвоем можно и не замерзнуть в мешке. Романов по праву более сильного, опытного в испытаниях успокаивал Раю, а сам думал о каменном угле, и ему казалось, что его на острове не добывают, а как бы воруют из-под носа злой Арктики: лавы баренцбургской шахты уходили под фиорд, пирамидская шахта гнездилась на середине тысячеметровой горы Пирамида — о грумантских лавах он знал лишь то, что уголь берут в них допотопным способом — взрывонавалкой. О Батурине Романов вспоминал походя; он ехал на Грумант из Министерства угольной промышленности СССР, чувствовал себя уверенно. Приехал, сошел с парохода на кольсбеевский пирс и, лишь увидел начальника Грумантского рудника, насторожился.

Он был в сапогах, в дождевике, в фуражке блинчиком, далеко не молод. Но в его осанке, во всем нем было нечто, что заставляло не замечать ни кирзовых сапог, ни простенького дождевика, ни фуражки блинчиком. Он был сложен богатырем, для подвигов и праздности. Но… на его упитанном мужественном еще лице были уже глубокие, редкие складки — не морщины, а складки. В нем, однако, сохранились черты яркой мужской красоты: высокий лоб, прямой нос, четко обозначенные губы, властные, с покоряющим взглядом глаза; чувствовалась мужественность, не иссякшая с годами. Двигался он неторопливо, уверенно, смотрел на людей как бы со стороны, изучающе, говорил не в полный голос, мало, зная наперед, что его услышат, поймут, как должно.

Романов встречался с такими, знал: таких и с возрастом любят женщины, а они знают об этом и наглеют, — наглость делается для них привычной и в обращении с мужчинами.

Романов и Рая представились.

— Вам лучше будет, однако, если вы будете жить на Птичке, — сказал Батурин, вскользь взглянув на новых заместителя, главврача.

— А вода горячая на этой Птичке есть? — спросила Рая, вызывающе взглянув на него, прищурилась.

— И электрический утюг, — сказал Батурин, поворотясь к ней, рассматривая бесцеремонно в присутствии Романова.

— Спасибо, — сказала Рая таким тоном, каким говорят: «Посмотрим».

— Вот и ладно, — сказал Батурин. — Обживайтесь, стало быть, а потом будем смотреть, — сказал и отвернулся — отошел.

Глядя на Батурина, на Раю, провожающую его пристальным взглядом, Романов почему-то пожалел о потерянном месте главного инженера Баренцбургского рудника. Но жалеть было поздно, Романов подавил в себе это чувство — не стал докапываться до причин его появления.

На Птичке была горячая вода, электрический утюг и даже теплый туалет. Птичкой называли домик в конце грумантского поселка — за больницей, рядом с больницей. Он стоял выше всех других зданий, как голубятня, из-за этого и прозвали его Птичкой. Из окна, обращенного в сторону улицы, виден был весь поселок — как на ладони.

Были на Птичке и «неудобства». Пол, например. Домик стоял, опираясь половиной на площадку, врезавшуюся в крутой склон громадной осыпи под скалами Зеленой, другой половиной — на высокие, деревянные сваи; успел покоситься, осел стороной, подпирающейся сваями. Пол в комнате Романова, Новинской шел покатом от глухой стены к окну на фиорд. Первые дни Рая бегала спросонья под гору — к окну. Встанет с кровати и побежит… Потом поменялась кроватями с Романовым, спала у окна. Теперь — падала. Подымется утром, зевнет, протирая глаза, и шлепнется на кровать…

Романов и Рая были довольны тем, что Батурин определил их на Птичку; присматривались к руднику — обживались. Батурин не тревожил их, молчал. Смотрел и молчал. Романов наблюдал за ним. Оглядывался.

Жизнь на Груманте мало чем отличалась от жизни в шахтерских поселках Большой Земли. Такие же дома — двухэтажные, но рубленые, потому что под ними вечная мерзлота; в домах центральное отопление. Столовая, спортзал, библиотека и даже бильярдная; в клубе едва ли не каждый день новые кинофильмы. Все это и малостью не было похоже на условия, в которых приходилось жить Ивану Старостину или полярникам станций «Северный полюс». Но было здесь и такое, чего не встретить в Донбассе, Кузбассе, даже в Воркуте.

Если идти от поселка, например, по берегу фиорда и петь, к берегу может подплыть нерпа — хозяйка черной пучины холодных морей. Она рябая, как дно фиорда, покрытое водорослями, у нее большие круглые глаза. Бесшумно высунув лоснящуюся голову из воды, она внимательно следит за человеком, то исчезая, то вновь появляясь, неутомимо преследует, слушая пение или насвистывание. Шпицбергенская нерпа — любительница музыки.

Если постоять на берегу, под скалами Зеленой, прислушаться, можно услышать голос тысячелетий. Где-то высоко в нагромождениях скального монолита время походя отламывает и бросает на осыпи, словно в забаву себе, маленькие камешки. А в морозную пору или в период таяния снега и льда можно услышать, как обрушиваются многотонные глыбы, оглашая окрестности гулом грохочущих обвалов… Тысячелетия неутомимо переделывают дворцовые громады скал — меняют, совершенствуя их узор. Время на Западном Шпицбергене — угрюмый художник, ваятель причудливых памятников суровой арктической красоты: Спящий рыцарь, Груди Венеры, Лев-гора, Замок царицы Тамары…

В скалах Зеленой, лишь фиорд освободится ото льда, до поздней осени, пока не наступит полярная ночь, птичий базар. Крики кайр не умолкают над Грумантом круглые сутки. И скалы, и фиорд, и небо рябят ими; рассекаемый их узкими, сильными крыльями воздух свистит.

Интересная птица — кайра. Она прекрасно ныряет, долго может быть под водой, — за ней не угнаться и с помощью выстрела, а успеешь выстрелить — уйдет в воду прежде, нежели дробь долетит до нее. В скалах кайру можно поймать руками. Она кричит истерично, когда приближаешься к ней, угрожающе машет крыльями, старается ударить по руке острым, длинным клювом и не решается улететь: под ней, без гнезда, лежит крупное, в частую крапинку яйцо, способное удерживаться на наклонных плоскостях камней.

Немало интересного для Романова, Раи было и в поселке.

Больница, против ожидания Раи, была оборудована, снабжена всем необходимым для исцеления человека, в худшем случае — оказания надежной первой помощи. Но в этой больнице, заброшенной за тридевять земель и Студеное море, где нет вблизи ни наставника, ни консультанта, работы для главврача-хирурга оказалось по горло. Рая редко забегала домой. Она впервые работала самостоятельно, — развернула бурную деятельность. Ставила на производственных участках аптечки, требовала улучшения санитарных условий труда, отдыха полярников, вмешивалась в дела производства, где нарушались правила техники безопасности… Батурин не останавливал ее. Смотрел на нового главврача, как на берег незнакомой земли, и молчал. Не докучал заданиями, просьбами, лишь смотрел.