Владлен Анчишкин - Арктический роман

— Раньше бывали конюшни, — признался Чалый, тер шею голой ладонью. — Сейчас… Кровля не та, товарищ начальник. Сейчас: врубовка начинает работать — она, паразитка, и возле врубовки дышит. А в забутах… Да вы посмотрите: там и без врубовки боязно… А нам там же и работать. Нельзя. На свою голову можно…

— Я, Александр Васильевич, — продолжал ерзать Полисский. — Извините… бригада хорошая.

И Романов ерзал… Проверять буты теперь… не оберешься шуму и теперь и потом. Да и в лаву идти… когда начала работать врубовка: возле первых от штрека бутовых полос сыпалось с кровли, — не ровен час, мог и корж свалиться на голову. И отступать было поздно: груздем назвался уж…

— Надо бы посмотреть, — сказал Романов; прищурился, наблюдая за Чалым исподволь; говорил нерешительно.

— Да вы что? — вновь начал Чалый. — Виктору Михайловичу не доверяете?

Полисский встал; рабочие зашевелились. Поднялся и Романов: Чалый науськивал его на Полисского.

— Будем смотреть, — сказал Романов решительно.

— Мы полторы смены не выходили из шахты! — взвился Чалый. — Не жрали — старались: хотели, чтоб лучше!..

Рабочие зашумели. Большие навыкате глаза Полисского бегали, он старался не встречаться глазами с Романовым.

— Нельзя, Александр Васильевич: поздно, — сказал мастер. — Врубовку останавливать… ждать, пока успокоится кровля: не успеем вруб сделать и отпалить — навальщики первой смены останутся без фронта работы. Извините…

— А говорят, у нас художественной самодеятельности нет на участке, — сказал кто-то сзади Романова.

— Останавливай врубовку, — велел Романов Полисскому.

— Нельзя, Александр Васильевич, — заупрямился мастер. — По технике безопасности…

Романов шагнул к лаве.

— Спал, упал и уши поломал, — сказал кто-то.

— Кто нам будет платить за то, что мы торчим здесь после работы?! — закричал Чалый, ухватив Романова за самоспасатель, придерживая. — Я начальника рудника вызову!

Романов отнял самоспасатель, полез в лаву.

— Останавливай врубовку, говорю! — крикнул Полисскому, поняв, что отступать уже невозможно. Он и не хотел отступать: был уверен, что поступает как должно.

— Извините, — примирительно буркнул Полисский и побежал.

Чурбаки и досточки между кровлей и еловыми стойками крепежа расплющивались, будто были из глины, — Романов старался не прикасаться к стойкам руками, не задевать; светил впереди себя надзоркой — бежал, согнувшись, к первой от штрека бутовой полосе; с кровли сыпалась породная мелочь на плечи, за воротник.

Подавился, электромотор: оборвался металлический скрежет режущих зубьев бара — в лаве сделалось глухо; угрожающе трещали крепежные стойки, — кровля дышала. Лава наполнилась гулом человеческих голосов, выкриками. Романов остановился возле торцовой стены свежего бута… Согнувшись, виляя между стойками, бежал, приближаясь, Полисский; луч лампы метался по лаве, то и дело попадал на Романова. Полисский подбежал, закрутился волчком возле, озираясь на стойки, на кровлю, взмолился:..

— Надо подождать хотя бы…

Пальцы на ногах Романова поджимались от напряжения.

— На, — сунул он и свою надзорку мастеру. — Свети!

— Извините…

Полисский юркнул в забут, унося бегающие лучи фонарей.

Романов зашел с противоположной стороны бута. На первой полосе стенки бута были уложены плотно, камни подогнаны, — стоял бут надежно.

— Ну?! — крикнул Полисскому.

Бут не просвечивался.

— Давай сюда!

— Есть!

Новый бут второй полосы просвечивался, как решето: в середине была пустота вместо породы, — его ставил Чалый…

Утром Романов передал Батурину акт осмотра бутовых полос на втором добычном. Батурин посмотрел на Романова… как в шахте смотрел из-за транспортера… Ничего не сказал… В конце дня он вызвал Романова, возвратил акт.

— Напиши приказ, — велел он и склонился над геологической картой грумантского месторождения.

Когда Романов открыл дверь тамбура, приставленного изнутри кабинета, Батурин добавил, не отрываясь от карты:

— Подготовишь приказ — принесешь, стало быть… покажешь.

Что писать в приказе на Чалого, он не сказал. Романов написал, не задумываясь над тем, как к этому отнесется Батурин: «…объявить бригадиру бутчиков Чалому Ивану Сидоровичу строгий выговор, снять с занимаемой должности и перевести в разнорабочие». Писал, не поступаясь перед совестью. «Конюшни» в бутах — те же мины замедленного действия. Кровля, оседая, нажмет — бут рассыплется: кровля рухнет, пойдет, сокрушая крепежные стойки, раздавит все, что окажется под обвалом… и человека! «Конюшня» в буте не только преступление, но и предательство. Не оглядываясь на Батурина, вписал в приказ и другое: «…разнорабочего порта Гаврикова В. П. перевести рабочим в бригаду бутчиков второго добычного участка».

Батурин не вычеркнул из приказа, не исправил в нем ни единого слова. Романов почувствовал: между ними больше нет транспортера. Понял: время пришло…

— Константин Петрович, — сказал он, — А я тоже ехал на Грумант, как этот парень… Гавриков.

Батурин молчал.

— Я тоже хочу перебраться поближе к углю, — добавил Романов.

Батурин смотрел и молчал. Романов хотел сказать еще что-то; молчание действовало на него неприятно — заставляло говорить что-либо, лишь бы не было этого — молчания, похожего на кровлю в грумантских лавах, заставляющую приседать, сгибаться.

Батурин заговорил:

— Управляющий трестом на острове, — сказал он, — Стало быть, и разговор о твоем переводе — с управляющим… Инженер…

Борзенко уезжал на десятитысячнике «Суворове»; пароход уходил из Баренцбурга, зашел в Кольсбей догрузиться грумантским углем для своих топок. Антон Карпович пил чай в отведенной для него каюте. Романов вошел.

— Ну, дорогой мой, — встретил его Борзенко, вставая из-за стола, — давай письма, посылку. Наслышался я о твоих подвигах под землей. Перво-наперво, как говаривал Василий, давай выпьем.

Антон Карпович был такой же, как до войны и после войны — в Донбассе, в Москве, — не изменил привычке жить неприхотливо, «выпивал» только чай и «боже сохрани!» — что-либо спиртное. И разговаривал так же: не закончив мысли, перескакивал на другую, безбожно растягивал «г». Он лишь старел не по дням — по часам: весь сделался белым, ссутулился.

Романову некогда было «выпивать»: с Груманта спешили Батурин «и сопровождающие его» с документами, чертежами, — Романову нужно было поговорить с глазу на глаз.

— Хочу перейти на эксплуатацию — в шахту, — начал он, не присаживаясь.

Борзенко отстранил его, отошел к иллюминатору, окинул беглым взглядом, — заговорил словами Батурина:

— Надо было на материке думать, когда подписывал соглашение. Почему отказался от места главного инженерами Баренцбурге? Чтоб жене было хорошо? Так вот: твоей жене, я слышал, хорошо. И ею довольны. Бог мой, как ты похож на свою мать, Саня; Антонина по десяти раз на дню меняла решения. Придется потерпеть, дорогой мой Александр Васильевич: в этом году замены руководящих работников на Груманте уже нет.