Анатолий Черноусов - Экипажи готовить надо

А над поляной небо, синее, и жаворонок в нем — трепещущая точечка, подвешенная к солнцу на невидимом луче. И птичка эта маленькая сыплет трели, а березы слушают, могучие, задумчивые.

— Эй, вы что? Оглохли? — к Ирине с Иваном подходит Юрий Павлович. — Слушайте, есть идея. Надо внести предложение в академию наук… Чтобы первым растением на первой плантации там, — Юрий Павлович показывает в небо, — была непременно земляника.

— Да, символично, — соглашается Иван, — земляника…

— Ты гений, Юра, — говорит Ирина, — давайте, правда, напишем!

Флот подплывал к излучине, после которой пошли знакомые места и от которой до лагеря было километра два — два с половиной. Настроение у всех было приподнятое, на плотах пели, каждый экипаж свое и как можно громче, чтобы перекричать других.

Выбирая место, где удобнее пристать, Иван напомнил вожатым, что они уходят в лагерь сразу же, не дожидаясь, пока флот выгрузится, пока ребята разберут плоты и укладут рюкзаки.

С Ириной и старшим было решено еще вчера, что они попробуют уговорить Князева «сделать все по уму», то есть собрать лагерь по сигналу тревоги, на линейке объявить о завершении славного похода, подготовить путешественникам торжественную встречу. Это будет приятно ребятам, это подогреет интерес в других отрядах, у других вожатых. И старшие отряды смогут пойти тем же путем, маршрут разведан, все обошлось благополучно, чего же бояться?

В общем, решено было повести дипломатические переговоры, а роль дипломатов взяли на себя Юрий Павлович и Ирина. Ушли с ними и физрук и Анна Петровна.

Следя за выгрузкой, Иван уже раздумывал над тем, что двух дней наверняка хватит, чтобы отдохнуть, а там — соревнование по ориентированию, да ночное! И если удастся провести, то будет, пожалуй, интереснее, чем поход.

Час спустя мореплаватели бодро вышагивали по дороге к лагерю, спешили промаршировать перед завистливыми взглядами всей дружины, спешили в палату, по которой успели соскучиться, торопились на ужин с котлетками, по которым, ой-ой, как соскучились. Подмоченный Ленькин барабан глухо отбивал ритм, отряд дружно пел:

Встреча с лагерем получилась, однако, совсем не торжественной. На главных воротах стояла все та же требовательная стража, да еще Ирина с понурым видом.

— Представляешь, не успела я рта раскрыть, как Филимонова прорвало. И понес, и понес! Юра обозвал его дураком, Вася — в ярость. Я говорит, потолкую еще с тобой, Юрий Павлович! И с вами, Ирина Дмитриевна, тоже! Ну, я согласилась потолковать и напомнила, что-де третий отряд идет к лагерю, надо организовать встречу… А он: чтоб, говорит, никакого шума не поднимать! Пусть тихо войдут через лесные ворота и не баламутят мне лагерь! Я махнула рукой и — сюда. В общем-то, этого и надо было ожидать, только…

— Да мы и не строили особых иллюзий…

— Что делать будем? — спросила Ирина.

— Значит, пусть не баламутят мне лагерь? — думая о своем, переспросил Иван. — Боится, значит? Что ж, и это уже неплохо… Ладно, сделаем как он хочет. Даже больше! Мы и через северные ворота не пойдем…

Обернувшись к отряду, громко сказал:

— Вот что, ребята, через главные ворота нас не пускают, до северных далеко, мы уж где-нибудь поближе ход найдем. Пошли!

Цепляясь рюкзаками за края мощных горбылей в заборе, «мятежный третий» просочился на территорию родного лагеря через тайный лаз в дальнем углу за складом.

А в это время между начальником лагеря и старшим вожатым шел далеко не любезный обмен мнениями.

— Обману-ул! — с негодованием говорил Василий Васильевич, шагая, руки за спину, по пионерской комнате, где столы буквой Т, стулья вдоль стен, а на треугольном столике в углу барабаны, вымпелы, грамоты, журналы. — Зуб лечить!.. Это, знаешь, последнюю совесть надо потерять! Бросил лагерь, понимаешь… А тут крутись: мало того, что хозяйственные заботы, так еще бегай по лагерю, организуй, делай за тебя твою работу! Дошло до того, что песни распевать пришлось! С детками, понимаешь, под баян — на кой мне это?..

Здесь Юрий Павлович рассмеялся:

— Представляю, Васильевич, как мило это выглядело…

— Не скалься! — вконец рассвирепел начальник лагеря и остановился напротив старшего. — Он еще скалится, паршивец!

Юрий Павлович даже вздрогнул словно от пощечины: еще никто в жизни не разговаривал с ним так. Он весь напрягся и привстал со стула. Глядя начальнику прямо в глаза, заговорил каким-то не своим, подрагивающим голосом:

— Ну-ну, прошу не хамить. Полегче на поворотах-то…

Мохнатые брови Князева полезли на лоб.

— …Да, я обманул тебя, да, да. Но черт меня подери, если от этого пострадало дело! И умный человек на твоем месте не стал бы поднимать хай, спасибо бы мне сказал. А ты раскричался… Так вот, предупреждаю, Князев, что орать на меня, обзывать меня не позволю, я тебе не Эдя…

Князев отвел глаза в сторону и отошел к столику, что стоял в углу.

— …И прошу запомнить… никаких дел, кроме как по работе, я с тобой больше не имею.

Князев молчал.

— И третье… Все, что наканючил тебе про Кувшинникова ходячий желудок Филимонов, чушь. Я знаю, зачем ты его послал вслед за третьим отрядом… Так вот — не выйдет! У меня ведь все заснято на кинопленку, а кинодокументы — это неопровержимо, это факты. И если смонтирую фильм, думаю, что им заинтересуется педагогическая общественность…

И опять Князев удивленно уставился на старшего, будто видел его впервые.

— …Потому что многое у Кувшинникова интересно, ново и заслуживает всяческой поддержки. И тебе советую: все, что он предложит, обдумай. Если дело стоящее, ты обязан содействовать, а не вставлять палки в колеса. И заруби себе на носу: с завтрашнего дня ты прекращаешь всяческую возню против Кувшинникова. Иначе мы с ним поедем в город и расскажем: Князев консерватор, перестраховщик, хам, вельможа, и его давно надо заменить…

Шея и лицо Василия Васильевича побагровели, но он и тут не проронил ни слова.

Умолк и Юрий Павлович. Тело его расслабилось, он опустился на стул и подумал, что, пожалуй, переборщил. Стал вон даже угрожать. Взбесил Васю до предела, забыл, что эта сволочь на все способна… И в следующую минуту он уже готов был как-то смягчить сказанное, мол, ты погорячился, я погорячился…

Но весь вид Князева как бы говорил: ты для меня больше не существуешь. Я здесь один. Здесь никого нет, кроме меня.

Юрий Павлович поднялся со стула, пожал плечами и вышел.

Первый послепоходный день отдыхали, штопали одежду, мылись в бане, лечили болячки. По лагерю моряки ходили вперевалочку и нехотя позволяли упросить себя рассказать кое-что из «заграничного». Рассказы эти со скоростью цепной реакции распространялись по всем двенадцати отрядам наряду со слухами, что никаких таких походов больше не будет. И в лагере, где за время отсутствия «мятежного третьего» были водворены старые добрые порядки, стала назревать новая, более мощная буза.