Алексей Бондин - Лога

На другой день Скоробогатов свез мешок муки и три рубля денег Анисье. Под вечер уехал на рудник, думая найти работника на соседних разработках. Но через день он возвратился с рудника невеселый и чем-то напуганный.

— Ты что это опять, пошто приехал? — спросила его Полинарья.

— Страшно там… Ванюшка… Вот все перед глазами стоит. Мерещит. Сижу я в балагане, а он будто отворил дверь и спрашивает: — «Яков Елизарыч, ужинать-то будешь?» У меня мороз по коже пошел. А тут опять: плотина у него спружена, и там колеско вертится… Вот, как взгляну туда — сидит, как наяву, копается, что-то делает там. Пошел я, пнул ногой его машину, изломал… Нет, все тут… У Малышенка уж ночевал… Побоялся в балагане у себя спать. Жутко… Придется делянку передать кому-то да в другом месте взять. На Кривом-то уж нету места, все расхватали. Насыпало народу, — встать негде, весь лог пебутаривают. Настоящий толчок там стал.

Спустя некоторое время Скоробогатов подыскал охотника на свою делянку.

Собравшись на рудник под вечер, он заехал к Никите Сурикову. Тот был дома и лежал с Мурзой на кровати.

— Айда-ка, Никита, поедем со мной на рудник, дельце есть.

— Какое?

— Айда, знай! Твое дело тут будет маленькое, а денежное.

— А вино есть?

Никита торопливо стал собираться.

— Ты куда? — спросила его Дарья.

— Куда собираюсь, туда еще не попал.

Мурза, виляя хвостом и заглядывая в лохматое лицо хозяина, прижимала ушки, скалила зубы, как бы улыбаясь.

— Ты куда наклалась? Айда-ка на место!

Мурза, опустив хвост, отошла и села под кровать.

— Возьми, веселее с собачкой, — сказал Яков.

— Ну, ладно коли, Мурза!.. Айда, что ли…

Собака с радостным визгом выбежала во двор.

— Не бери-ка собаку-то… Мне тоскливо, — сказала Дарья.

— Не околеешь. Что капиталы, поди, у тебя твои обокрадут. Ну, айда!

Когда они выехали из Подгорного, Скоробогатов достал бутылку водки. Остановив лошадь, раскупорил бутылку, налил стакан Никите.

— Давай-ка держи!

Потом, выпив сам, он рассказал, зачем поехал на прииск.

— Твое дело будет маленькое, Никита: спустить меня в забой да вытащить. Даром делянку уступить неохота. Ты смотри-ка, на Кривом-то логу что творится? Толчок! Народу насыпало — ни туда, ни сюда, везде робят, везде перебутаривают… А охотника я нашел, куда с добром, не жалко и смухлевать малость…

— Подсыпку сделать?

— Подсыпку не подсыпку… ну, а там…

— Давай хоть я сделаю.

— Ничего, я сам.

— Что, украду, думаешь?.. Все чин-чином сделаю. Дело оборудую по порядку. Бывал я в этом переделе-то!..

Бутылка была выпита, раскупорили другую.

Подползла незаметно ночь. Потемнел лес, потом — дорога. Шустрая лошадь, осторожно ступая по наезженной лесной дорожке, чутко прислушивалась к ночным шорохам в лесу. Скоробогатов смотрел на темносинюю полосу неба, где густыми стаями зажигались звезды. Двумя черными стенами лес теснил узкую дорогу.

Выехали на гору. Лес поредел. Купами стояли деревья, разбежавшись по широкой поруби.

— Смотри-ка! Кичиги [3] кичиги — местное название созвездия Большой Медведицы с Полярной звездой. уже появились, — Яков указал на темный горизонт.

Никите не было дела до звезд. Ему хотелось запеть песню. Он уже несколько раз, откашливаясь, вбирал в себя воздух и хотел начать, но Скоробогатов ему мешал.

— Как они появятся, так и ночи стают холоднее.

— Кто?..

— А кичиги-то!

— О-о…

— А вот Ларион… как фонарем светит.

— Какой, где?

— Эвон! — указал Яков кнутовищем на широко рассыпанное квадратом созвездие. — Тоже зимние звезды-то.

— Не вижу.

— Да эвон, смотри!

— Ну так что, не надо мне их.

И, не слушая больше Якова, он громким голосом запел:

К нему подпелся и Яков. Ночь, будто дрогнув, отозвалась лесным протяжным эхом. Высоко, в косматой гуще хвои, вдруг беспокойно завозилась огромная птица. Хлопая крыльями, она невидимо поднялась над лесом и улетела. Мурза черным комом нырнула в чащобу и визгливо затявкала.

— Глухарь!.. Язви его в душу, — крикнул Никита: — Мурза, усь!.. Бери чужа нашу! — и он снова запел:

Песня лилась беспрерывным потоком, эхо вторило ей. Похоже было, что во всех направлениях ехали люди и одинаковыми голосами пели одну и ту же песню. Никите понравились отголоски, они забавляли его. Он вскрикивал:

— О-о!!!

— О-о-о-о! — рассыпалось и замирало в далеких лесных дебрях.

— У-у!!!

— У-у-у-у!

— А-ы-ы!

— Ы-ы-ы!

— Сколько леших-то понасело в лесу! И все передразниваются. Э-эй!!!

— Эй, эй, эй!

— Ишь, сволочи!

Никита всю дорогу кричал и горланил песни, будя тихую предосеннюю ночь. Яков задумался. На ум пришла Макарова «сорочка»… и он впервые усомнился:

«Может быть, и счастки, только не для меня, а для сына».

Вслух он сказал:

— Эх, удалось бы мне сбыть делянку без убытку! Отслужил бы я молебен Семеону-праведному, чудотворцу Верхотурскому, рублевую свечу бы поставил.

— Так он тебе в долг-то и поверит! — отозвался Никита, — Исаике Ахезину обещал угощение поставить, а не поставил.

— Нет, Никита, — как-то упустил…

— Ну, и Семеона праведного тоже обдуешь!

— Бога не обманешь, Никита.

— Ты сумеешь!

— Один бог без греха! — вздохнув, сказал Яков.

— Да я! — добавил Никита и снова запел.

На прииск они приехали шумно. Яков не унимал напившегося Никиту: «Пусть он больше кричит; пугает потемки, чтобы из этих потемок не вышел опять Ваня». Кой-где побрякивали боталами кони, и светились потухающие костры, как тихо горящие свечи.

— Давай, разводи костер, Никита!

__ А на что?.. Я спать сейчас лягу.

— Ну, спать! Сразу, да и спать.

— А вино-то есть еще?

— Есть!

— Ну, сичас, коли, по дрова пойду…

— Ты погоди, я вот лошадь-то распрягу.

— Вот, опять погоди!

— Да боюсь я, — сознался Яков.