Алексей Бондин - Лога

Более смелые ребята выезжали на нейтральную зону и, щеголевато проезжая мимо врага, бросали вызов.

— Ну, что стали?.. Выходи!..

— Слабо!..

Летели палки.

Потом одна из сторон срывалась с места и, подняв клюшки, палки, с криком бросалась на противника.

— О-о!

— Берем!..

— Айда!..

— Дуй их!..

Противоположная сторона, чувствуя слабость, обращалась в бегство, а если была сильней, шла в контратаку.

К обеду появлялся холостяжник — взрослый молодняк, и бои принимали более серьезный характер. Тузили друг друга кулаками, били палками. Кого-нибудь оттесняли и, окружив, сваливали на лед, снимали коньки и отпускали на свободу.

К вечеру бой начинал принимать ожесточенный характер. С побитой стороны выскакивали на выручку бородачи и гнали противника. Но навстречу тоже выбегали мужики и на середине пруда или реки завязывалась жестокая битва. Она редко кончалась чьей-либо победой: чаще всего подоспевала полиция и разгоняла всех. Бойцы шли по домам, унося с ледяного побоища вывороченные скулы, ссадины и синяки.

Один раз, наблюдая с кержацкой стороны за боем, в котором участвовал его Макар, Яков почувствовал, что его бьет лихорадка, как прежде, когда он, подростком, участвовал в этих состязаниях.

«Первочастные» забирали господство над рекой. «Кержаки», загнанные в огороды, не смели выйти на лед. Яков увидел, как мальчуган, в серой шинели со светлыми пуговицами, подбежал к его Макаруньке и дал ему два увесистых тумака. Макар упал, взметнув вверх ноги.

Не помня себя, Яков подобрал полы яги и ринулся на лед. Из переулка выбежало несколько мужиков. Они с криком неслись на «первочастных».

Противники врассыпную помчались к своему берегу.

Размахивая широкими рукавами яги и нахлобучив покрепче шапку с ушами, Яков бежал по льду крича:

— Дуй их!.. Бей их!..

С противоположного берега выбежали человек пять навстречу. Когда расстояние между ними уменьшилось, Яков узнал среди них старика Малышенко.

Скоробогатов был с голыми руками. Видя, что старик, не соображая ничего, несется прямо на него с поднятым колом, он крикнул:

— Прохор Семеныч!.. Прохор Семеныч!..

Малышенко одичалыми глазами уставился на Якова.

— Яшка!.. Тьфу!

Он бросил кол.

— Ты чего это, опупел, что ли? — спросил Скоробогатов.

— Ну и ладно что огаркал, а то бы я в зарях-то оболок тебя.

— А ты чего, — живешь на Горянке, а дерешься с «сизяками» заодно?

— В гостях я тут, у зятя.

Возвращаясь с ледяного побоища, Скоробогатов говорил сыну:

— А ты бы взял этого, — в светлых-то пуговках да и огрел бы клюшкой, по башке бы его.

— Я и так, — хвастливо отвечал Макар: — как поддам, он у меня вверх тормашками.

— Я видел. Не ври-ка.

Каждый день Макар, приходя из школы, бросал в угол книжки и, взяв кусок хлеба, уходил на реку. Возвращался только к вечеру розовый, сияющий и рассказывал о боях.

Четыре года прошло для Скоробогатова попусту, несчастливо. Он исколесил по горам, речонкам, логам, но везде его встречала неудача. Что было нажито на Кривом логу, все исчезло. Часть он продал, часть проел, а часть «закопал в землю». Разведки вел в одиночку, а иногда — с Никитой Суриковым. Пускались они в дальние странствования верхом на одной лошади.

Макар за это время подрос. Он учился в школе, но к ученью «не радел» и даже стал прогуливать уроки. Несколько раз Якова вызывал учитель. А однажды Макар, придя из школы, решительно заявил:

— Тятя, возьми меня с собой робить. Не буду я больше учиться!

Якова это заявление обрадовало. Он давно ждал того времени, когда Макар подрастет и станет работником.

«И в самом деле. Куда нам быть шибко учеными? — подумал он. — Я — неграмотный, да живу не хуже других».

Чем больше он размышлял, тем более убеждался, что Макару пора приниматься за дело.

Работал Яков в это время на речке Тихой, далеко от Подгорного.

Выезд на рудник для Макара был каким-то праздником. Он всю дорогу неумолчно говорил с отцом. А когда приехали на рудник, он деловито обошел, осмотрел свои владения.

Яков не узнавал своего сына. Он стал выше, прогонистей. Черные длинные волосы, подстриженные в кружок, Макар забрасывал назад, обнажая широкий, квадратный лоб, под которым сверкали темнокарие, быстрые, умные глаза.

«Весь в дедушку Елизара», — подумал Яков, любуясь, как Макар проворно запасает дрова.

Вечерами Макар брал ковш и споласкивал где-нибудь старую свалку-перемывку.

Однажды он прибежал радостный, возбужденный, бережно неся на ладони лопух.

— Тятя, гляди-ка, золото!

— Где взял?

— Вон там, в свалке!

На лопухе лежали, отливая слабым блеском, несколько крупинок золота.

Рыжие усы Якова дрогнули, он радостно улыбнулся.

Вечерами Скоробогатовы кончали работу и, поужинав, уходили в балаган. Там, отдыхая на нарах, толсто устланных свежим сеном, подолгу беседовали. В углу гудела железная печка, слабо освещая бревенчатый потолок, чуть дымя и наполняя балаган приятной теплотой. Квадратный лоскут света открытых настежь дверей постепенно тускнел, сливаясь с полумраком.

Яков старательно разъяснял сыну, как определять месторождения золота. В нем снова вспыхнула вера в сыновние «счастки», но Яков не рассказывал об этом Макару, держа красный узелок далеко запрятанным в кармане… И чем чаще Макар приносил золото, тем больше у Якова росла вара в «сорочку».

— Цельняк надо искать. В перемывках нечего копаться. Все тут вышныряли. А вот ты смотри крутые лога. Где ложбинка — копай! Дойдешь до речника, — до гальки, копай глубже: должно быть золотишко!

Макару казалось, что это не отец говорит, а кто-то другой, зовет его в лесные трущобы, искать несметные богатства, спрятанные там. А Яков увлекался и грезил ушедшим счастливым временем.

— Мало ли здесь богатства у нас, на Урале. Всячины хоть лопатой греби, только уметь надо найти и умеючи взять. Упорство тут большое требуется и любовь к земле.

— И платина есть?

— И платина есть. Ну, это не в нашей стороне. Это туда, дальше. Надо ехать, где кержаки живут. Там не то, что платина, радий имеется.

— А это что?

— Радий-то?

— Ну?

— А это тоже металл, и где он сокрыт, никому неизвестно, а есть.

— А какой он?

— А он… Кто его знает?.. Никто его настояще не видывал. Вишь, этот металл, недоступный человеческим рукам. Сказывал мне отец, — твой дедушка Елизар, — что в одном месте объявился этот радий. Будто, это били шахту, и вдруг один старатель смотрит, а в углу что-то светит, как два языка огненных из земли высунулись и поводят концами. И огонь это не такой, как в нашей печке, а необыкновенный огонь… вроде радуги, только ярче. А он, значит, слыхал, что есть такое дело — радий — и светится. Бросился в угол и хотел схватить! Как его шибанет!..