Александр Чаковский - Нюрнбергские призраки Книга 1

— Как видите, я застрял в Берлине, фрау Марта. Без документов, — тихо произнес Адальберт. — Свои, конечно, уничтожил. Вы, может быть, помните, что мой дом в Нюрнберге. Но я не могу вернуться: русские повсюду ищут тех, чья вина заключается лишь в честном служении великой Германии и фюреру. Вокзал, поезда — все это сейчас для меня под запретом. Я уже много дней ночую в развалинах. Нет, — торопливо воскликнул Хессенштайн, приподнимая руку, — я не прошу у вас жилья. Только ночлега на несколько дней. Думаю, затем я найду способ избавить вас от моего присутствия. А пока — только ночлег, даже не в самом доме, нет. В каком-нибудь подвале… Я буду приходить ближе к ночи и уходить чуть свет.

— Куда? — спросила Марта.

— О, куда! — с горечью повторил Хессенштайн. — Туда… на улицу… — Он сделал неопределенный взмах рукой.

— Боже мой! — почти простонала Марта и добавила шепотом: — Что они с нами сделали!

Хессенштайн раздраженно подумал, что с ней, Мартой, и домом Крингеля никто ничего особенного не сделал, дом выглядел оазисом в пустыне развалин — непредсказуемая прихоть войны, обрушившей на Берлин столько смертей, столько бомб и снарядов…

— Муж рассказывал мне о вас, — снова заговорила Марта.

— Что именно?

— Когда русская артиллерия была уже слышна, он называл вас среди тех немногих, на кого можно положиться.

— Меня могут убить, но только с верой в тысячелетний рейх, в идеалы, которые провозгласил наш фюрер! — Хессенштайн произнес это несколько напыщенно, вытянувшись и едва не щелкнув каблуками разбитых, заляпанных цементом и грязью ботинок.

— Вот таким был и мой Конрад! — Марта поднесла к глазам платок. Как только она произнесла имя обергруппенфюрера, Хессенштайн снова насторожился: где же все-таки ее муж? Но тут же понял, скорее подсознательно, чем логически, что вопросов Марте задавать не следует.

— Только ночлег, — тихо повторил Адальберт. — Через несколько дней я найду выход.

— Почему вы уверены, что за несколько дней?..

— Потому что на черном рынке торгуют всем, в том числе и фальшивыми документами. Так вот, я намерен присмотреться и купить себе более или менее надежный „аусвайс“. Меня волнует сейчас только одно: как вернуться в родной Нюрнберг.

— Неужели „аусвайс“ можно купить? Так просто? — спросила Марта.

— О нет, не просто. „Аусвайс“ должен иметь мою фотокарточку, кроме того, нет гарантий, что ублюдок, согласившись изготовить документ, тут же не донесет на меня русским. Я уже давно приглядываюсь к тем, кто торгует документами. Риск слишком велик, ошибиться нельзя… Деньги для меня не играют особой роли, — продолжил он после паузы, дотронувшись носком ботинка до рюкзака, и без всякого перехода спросил: — Вы живете с отцом?

— Да, — ответила Марта.

— Старому человеку сейчас по городу ходить небезопасно, — решил проявить заботу Хессенштайн.

— А есть старому человеку нужно? — с внезапно вспыхнувшей злобой воскликнула Марта. — Между прочим, и женщины питаются не только эфиром. Вы мне рассказываете про черный рынок. Да я туда хожу каждую неделю! Два раза попадала в облаву, но все обошлось, слава богу, — у меня хороший „аусвайс“.

— Как вы его получили?

Марта пожала плечами.

— А почему бы и нет? Мой муж погиб, у меня есть соответствующий документ, сама я в партии не состояла. Словом, пошла в комендатуру и даже получила продовольственные карточки, правда, низшей категории.

— Вас не гоняют на расчистку улиц?

— Нет. Отцу за семьдесят, а я… словом, я больна, у меня справка от врача, преданного нам человека.

— Вам повезло, — сказал Адальберт и подумал: „Знаю я, откуда у вас все эти справки и свидетельства! Перед тем как исчезнуть, Крингель, конечно же, обеспечил вас безупречными документами“. Хессенштайн был наслышан об этих документах и горько сожалел, что заблаговременно не запасся, скажем, „Трудовой книжкой иностранца“, как это сделали многие, выдавая себя за перемещенных лиц. Правда, для этого надо свободно знать чешский или, скажем, польский… Об „Удостоверении жертвы фашизма“ можно только мечтать — добыть его совершенно нереально. Вслух он сказал: — Вам крупно повезло, фрау Марта. Вы помните последнюю речь доктора Геббельса? Он говорил, что русские, когда к ним в руки попадает женщина, да к тому же красивая, не спрашивают никакие „аусвайсы“… Однако я возвращаюсь к тому, с чего начал, — твердо продолжил Хессенштайн.

Марта вопросительно посмотрела на него.

— Надеюсь, что в память о нашем великом прошлом, в память о вашем муже, погибшем, — с ударением произнес он, — конечно же, как верный солдат фюрера, вы окажете помощь другому солдату… Я готов спать в убежище, в гараже, если он у вас есть, в собачьей будке. Я, в свою очередь, готов позаботиться о том, чтобы вы и ваш отец не испытывали ни в чем нужды. Вы оставляете мне с вечера записку в условленном месте, что надо купить, и на другой день к ночи продукты с рынка будут в вашем распоряжении.

Марта помедлила.

— Вообще-то убежище у нас действительно есть. Собственно, не убежище, просто подвал. Конечно, никакого комфорта. Но я дам матрац, подушку и одеяло…

— Спасибо, спасибо, фрау Марта! — с неподдельным чувством благодарности воскликнул он. — А сейчас я уйду.

— Подождите, — сказала Марта после короткого раздумья. — Вам надо побриться, переодеться… Я дам старый гражданский костюм Конрада. Но прежде всего надо принять аспирин. Если не поможет, достану завтра другое лекарство.

Страх промелькнул в глазах Адальберта. „Другое лекарство?..“ Он вспомнил очкастого фармацевта на черном рынке. В сущности, избавиться от него, Хессенштайна, было бы для Марты более чем выгодно… Однако он сказал:

— Вы очень добры, фрау Крингель!

Марта вздохнула и направилась к двери, ведущей в другую комнату: скоро она вернулась со стаканом и двумя таблетками на ладони.

Хессенштайн взял таблетки и с ужасом разжевал, прежде чем проглотить, — он знал, что цианистый калий имеет вкус горького миндаля. Таблетки были чуть кисловатыми. Он поставил стакан на стол и еще раз сказал:

— Благодарю вас, фрау Марта.

Марта снова вздохнула:

— Когда же наконец в Берлин войдут американцы? Я надеюсь, что они отнесутся к нам как цивилизованные люди.

— А в каком секторе окажется ваш дом? — с тревогой спросил Адальберт.

— В американском. В этом я уверена.

Они договорились, что Хессенштайн будет приходить вечером, убедившись, что возле дома никого нет.

— Тихонько постучите в окно, три раза. Вот в это, — Марта показала на крайнее окошко справа. — И тогда я или отец выйдем к вам с черного хода.

Взяв в руки бритву, Адальберт решил изменить внешность: он достаточно зарос, чтобы оставить небольшие усы и бородку. Оглядев себя в зеркале, он едва не вскрикнул от радости и удивления. Перед ним стоял не устрашающий бродяга в грязных отрепьях, а вполне приличный человек. Тут же Адальберт с опаской подумал, что костюм несколько щеголеват, и решил, полазив по развалинам, придать ему поношенный вид. Бородка и усы изменили его, и все же Хессенштайн содрогнулся при мысли, что может встретить кого-то из знакомых. Он был бы счастлив увидеть старых, верных друзей, но, кроме них, его могли запомнить в мундире бригадефюрера СС десятки незнакомых людей…