Александр Чаковский - Нюрнбергские призраки Книга 1

Кадровый гестаповец, последние годы занимавшийся слежкой за людьми, шантажом, пытками, Хессенштайн хорошо знал разведывательные, а точнее, шпионские методы и не мог представить, каким образом засекреченная работа в лагерях могла стать известной американскому журналисту, явившемуся в Нюрнберг, чтобы освещать судебный процесс. Ясно, что это никакой не журналист, хотя он время от времени и подсовывает ему, Адальберту, статейки и заметки в газете американской армии. Что он, за дурака, что ли, его держит?

К тому разговору они больше не возвращались. Но Адальберт еще долго не мог успокоиться. Уехать из Германии?! Покинуть свою опозоренную землю, устраниться от борьбы, которую, несомненно, развернут оставшиеся в живых преданные национал-социализму люди? Никогда!

И тут он получил еще один удар, удар ножом в спину. Вот что произошло.

Через несколько дней после беседы с Гамильтоном Адальберт направился к зданию суда. Он часто по дороге к Браузеветтеру старался пройти мимо Дворца юстиции, взглянуть на него хотя бы издали. В душе все еще жила тайная надежда, что процесс будет прекращен, непримиримые разногласия между западным и коммунистическим миром вырвутся наружу и суд будет отсрочен под каким-нибудь формальным предлогом. Так вот, через несколько дней после разговора с Гамильтоном его снова потянуло к этой каменной ограде с двойными чугунными воротами, за которой возвышалось массивное четырехэтажное здание, соединенное переходом с другим, длинным и тоже четырехэтажным зданием — тюрьмой.

Но на этот раз он увидел нечто неожиданное. Усиленные отряды до зубов вооруженных американских солдат оцепили Дворец, Адальберту не удалось даже близко подойти к тому месту, откуда он обычно угрюмо взирал на здание, в застенках которого проходила медленная казнь лучших людей Германии. Больше того, поблизости от Дворца стояли нисколько танков и бронемашин…

Сердце тревожно забилось: неужели кто-нибудь из «Нибелунгов» проговорился о налете? Нет, убеждал он себя, это исключено! Люди, которых он видел у Браузеветтера, неспособны на предательство. Но если не они, кто же?! И вдруг страшная, отравляющая душу догадка пронзила Адальберта: ведь это он, он сам выдал Гамильтону готовящийся план! Адальберт попытался восстановить слово в слово все, о чем они говорили с этим проклятым янки… Вспомнил, как убежденно заявил: немецкий народ вырвет своих вождей из тюремных камер. «Как, — насмешливо спросил Гамильтон, — вооруженным путем?» — «Хотя бы и так!» Его оскорбила убежденность американца в бессилии немцев, фраза вырвалась в запальчивости, в эти мгновения мысли его были далеко от «Нибелунгов», да и сам Гамильтон, судя по всему, отнесся к этому восклицанию как к пустой, лишенной смысла браваде…

Неужели этот янки, как змея, исподволь сумел выпытать у него тайну «Нибелунгов» и поспешил донести американским властям, что готовится вооруженный налет на тюрьму? Неужели предателем оказался он сам, Адальберт? Если он провалил тщательно готовящуюся акцию, тогда он должен сам приговорить себя к смерти и сам привести приговор в исполнение!

А вдруг все это просто чистое совпадение? Может быть, Гамильтон вовсе не придал значения той его фразе и усиление охраны Дворца продиктовано совершенно иными, чисто внутренними причинами? Да, да, он должен взять себя в руки, надо выкинуть из головы эту нелепую мысль, просто американец напугал его своей осведомленностью, способностью читать в душе собеседника.

Адальберт ускорил шаг. Он шел не домой, не к Ангелике. Утаить от нее, что произошло, он был не в силах, рассказать — тем более. Он шел к Браузеветтеру. Если услышать смертный приговор — то от друга по общему делу.

Браузеветтеру достаточно было одного взгляда на Адальберта, чтобы понять: что-то случилось.

— Я только что был на Фюртштрассе, — задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы, сказал Адальберт, — охрана здания усилена вдвое или втрое.

— Ну… и что из этого следует?

— Дитти, ты действительно не понимаешь? Это значит, что кто-то предал организацию, кто-то из «Нибелунгов» сообщил американцам, что готовится налет.

— Исключено, — усмехнулся Браузеветтер. — Во-первых, потому, что все они преданные люди. А во-вторых… — Браузеветтер невесело покачал головой. — Послушай, Ади, будем смотреть правде в глаза…

— Да не тяни же, черт побери! Что случилось?

— В том-то и дело, что ничего, — глухо ответил Браузеветтер. — Налета не будет. Все оказалось пшиком, мифом. Грузовиков достать не удалось. Оружие? Два-три десятка пистолетов. Начинать налет при таком вооружении — заведомо обречь организацию на провал.

— Но… тогда почему же американцы усилили охрану?

— Я знаю об этом столько же, сколько и ты. А что касается «Нибелунгов»… Хочу тебя информировать: по общему мнению, организация оказалась слабой, недееспособной. Мне известно, что сейчас создается новая организация, примерно с теми же целями, но гораздо более мощная. Она будет называться «Паук», главная ее задача — помочь бывшим эсэсовским руководителям покинуть страну.

— Как покинуть? А как же Мастер? — недоуменно воскликнул Адальберт. — Ведь он, по твоим словам, стоял во главе «Нибелунгов»?

— Теперь он один из тех, кто встал во главе «Паука». И входят в него не только «Нибелунги», но и аналогичные объединения во всей Баварии.

— Если бы это зависело от меня, то во главе нюрнбергской организации я бы поставил тебя, — сказал Адальберт, глядя прямо в глаза Браузеветтеру.

— Меня? — с усмешкой переспросил тот. — О нет, Ади, я не руки, я голова, точнее — мозг. Ты знаешь, что я предан нашей партии с первых дней ее существования. И пусть у меня нет членского билета, но моя душа и, главное, мой мозг принадлежат партии. Моя задача — дать лозунг. Сейчас вся ненависть немцев направлена против американцев, англичан, французов и, конечно, русских. Но американцы — это особая статья, их впору пожалеть, потому что они не понимают собственной выгоды. Им нужна Германия как промышленный придаток главной империи Запада, но если бы они были дальновиднее, то поняли бы, что Германия им нужна как форпост антикоммунизма!

Хессенштайн подумал о Гамильтоне. Похоже, Дитрих недооценивает американцев: выгоду свою они понимают и упустить ее не хотят.

— О русских говорить не приходится, — продолжал Браузеветтер, — Розенберг и другие призывали ненавидеть русских, потому что они русские, то есть по расовому признаку, а ненавидеть их нужно потому, что они коммунисты. Коммунизм — главный враг Германии. И не только Германии! — Браузеветтер на какое-то время умолк, словно хотел подчеркнуть значимость сказанного. — Несомненно, фюрер и его партия всегда призывали к уничтожению коммунизма, но этот призыв иной раз растворялся во множестве других лозунгов: антиеврейских, милитаристских, мистических. Сейчас мы должны сказать: антикоммунизм — вот наша цель. Главная! Только на ненависти к коммунизму может возродиться из праха Германия — четвертый рейх! — Браузеветтер вытер платком лоб.