Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

— Значит, среди нас есть враг, — медленно проговорил Асмолов, и глаза его расширились и остекленели. — Кто же это?.. Мы найдем его… Мы обязательно его найдем.

Почти бегом он бросился к порогу и остановился, схватившись рукой за косяк двери.

Опустив голову, Варичев думал о Петушке. Должен ли он сказать о своих подозрениях или сначала должен их проверить? Что, если он скажет, а позже выяснится — виноват другой. И Петушок не так глуп, чтобы пойти на преступление, зная, что он, Варичев, хорошо разбирается в его намеках, в его несложной игре. Он должен сейчас же видеть Петушка. Он ничего не скажет, пока не будет знать точно.

Подойдя к Асмолову, он положил ему руку на плечо.

— Нужно собирать народ. Об этом… все уже знают?

— Все, — сказал Асмолов, медленно обернувшись и словно ища поддержки в нем. — Теперь о чем говорить-то? Или враг скажет: «Держите меня»?

Варичев тряхнул головой.

— Все равно… народ должен знать… — Он заметил, как глаза Серафимы радостно засветились. — Иначе, Асмолов, ты не сможешь рассчитывать на самое главное, на доверие…

Асмолов вздрогнул, но ничего не сказал. Он как будто сдержал себя. Щеки его побледнели. Выше подняв голову, он посмотрел Варичеву в глаза.

— Я никогда… ничего не скрывал от народа. Я понимаю. Ты, Илья Борисыч, прав.

Петушка Варичев нашел на причале. Он сидел на прилавке, опустив голову, глядя прямо перед собой на мелкую зыбь реки. Илья никогда еще не видел его в таком раздумье. Степка не заметил даже, когда Варичев подошел к нему. Он не удивился, увидев штурмана перед собой, не улыбнулся, как обычно.

— Знаешь, что случилось? — спросил Илья.

— Знаю, — сказал Степка и посмотрел на него прямым, равнодушным взглядом. Лицо его было таким усталым, как будто он не спал несколько ночей. Варичев присел рядом с ним на прилавок.

— Что ты думаешь об этом, Степан?

Петушок молчал некоторое время. Наконец он сказал тихо:

— Тут дело хитро сплетено.

— Кто это сделал? — прямо спросил Илья.

— Андрюша, — сказал Петушок по-прежнему тихо и встал с прилавка. — Это Андрюша сделал. Кто же еще мог?

Он лгал, Варичев видел, что он лжет, и сразу понял, что напрасны расспросы, что эта ложь дальше будет еще упорней и хитрее. Тогда он спросил, как бы между прочим:

— У тебя, кажется, есть шляпа, Степан? Здесь ни у кого другого нет такой шляпы.

Петушок поспешно обернулся. Несколько секунд он внимательно смотрел Варичеву в глаза:

— Была… А зачем тебе это?

— Очень просто, — сказал Варичев и улыбнулся. — Я видел тебя… Прошлой ночью ты шел на стрельной лодке в море… Зачем ты шел?

Степка отшатнулся. Но он не испугался. Веки его часто мигали. Вдруг он громко захохотал.

— Я… шел в море? Кто это видел?

— Я видел, — повторил Илья.

Опустив голову, Петушок медленно прошел до конца причала. Его, видимо, нисколько не взволновали подозрения Ильи. Так же медленно и спокойно он вернулся и снова остановился перед Варичевым.

— Дело это хитро сплетено, — сказал он. — Однако кузнец наш вряд ли мог сам все придумать. Что он? — Дите… Как есть дите. Кто-то другой за его спиной кроется. А вот кто — не знаю.

Варичев молча следил за ним. Его удивляло спокойствие Петушка. Он ждал оправданий, но Степка не торопился. Наоборот, он стал задумчивым и рассудительным, и его не обеспокоили слова Варичева: или он принял их в шутку, или, казалось, просто не понял их. Сощурив глаза, он посмотрел на тундру, залитую дымчатым светом дня, и стал говорить негромко, словно отвечая самому себе:

— Я легкий человек. Нет у меня ничего, кроме сапог да робы… Матери я не помню, отца не знаю. Где родина моя, где семья? Нет их. Легкий я человек, Илья Борисыч. Пух перелетный. И что только есть у меня в жизни?.. — Он широко развел руками. — Вот эта земля. Или я в городе не мог бы жить? Мог бы. Или я кроюсь от кого? Нет. Ты понимаешь, нет у меня ничего и меня, конечно, легко обидеть. И что меня, потерянного, жалеть? Разве меня, Илья Борисыч, жалеют? Легче мне было бы в городе жить, спокойней и проще, так нет, не могу… Воздух этот, что ли, я люблю, дальние дороги эти… Когда-нибудь хорошие люди будут здесь жить. Порт, верфи, мосты построят, — я думаю так, что самый главный закон будет у них — любить.

Он помолчал с минуту.

— Правильно я думаю, Илья Борисыч?

— Правильно! — сказал Илья. — Но все это не так просто. И сам ты лишь доказательство того, что это не так просто. Думаю, что ты хитрый, хотя и наивный человек.

— Я простой человек, — сказал Петушок.

— Ты обрезал невод, простой человек, — сказал Илья. — Зачем ты мне врешь? Я ведь хорошо тебя понимаю.

— Я даже не думал тебе врать, — сказал Петушок равнодушно. — И зачем тебе я буду врать? Ну, что говорить, я сразу тебя разглядел. Любишь ты Серафиму? Любишь. Дело тут не шуточное. Я все время смотрю. Я смотрю за Николаем, за Асмоловым, за нею смотрю. Не такой я дурак — все вижу, — и нужен тебе этот человек, сердечный она человек. И я тебе тоже нужен. Я сердце твое охраняю, потому что в душу ты мне запал, потому что непонятный ты, ну, такой, как, понимаешь, те, что будут жить здесь и строить. Почему ты остался на корабле? Все понимаю, а этого не понимаю. Так ли уж сильно любил ты свой корабль? Если правда это — настоящий ты человек, и бери меня, милуй меня или казни. Если нет — моя это ошибка.

За все время, сколько знал Варичев Петушка, он впервые верил ему. Степка говорил правду, но ведь самого главного он еще не сказал. Потому Илья спросил:

— Ты обрезал невод?

— Я, — сказал Петушок, и черные глаза его открылись шире.

— Зачем? — стараясь быть спокойным, спросил Илья.

— Потому что на нем работал Асмолов, — сказал Степка. — Он у нас удачливый человек. А я ведь уехать должен. Дорога меня зовет, Илья Борисыч, капитаном я стану! Премия — это большие деньги. А дорога далека!

Он отступил на два шага, снял кепку, пригладил курчавые черные волосы.

— Никто не знает, что пережил я тут за последние дни. И сам ты не знаешь, хотя ты как раз и виноват. Пожалуй, Асмолов тоже виноват в этом. Или он все выдумал на тебя, или это правда… Только, если даже неправда, — все равно, может быть и должен быть на земле такой человек. Прямой, сильный и, главное, чистый человек… Я уехать хочу, Илья Борисыч, я таким стану, как ты, ну, как о тебе я подумал. Что же делать? — Он опять задумался, глядя вдаль, на тундру. — Помнишь, ты говорил мне, когда возвращались мы с лова, — о жизни говорил. Я так понял, что никакая радость без труда не дается. Большая настоящая радость не дается без жертв. И человек, настоящий человек, должен пойти на жертву, лишь себе должен поверить, даже нарушив закон, — ты сам это говорил, — чтобы победить! Три дня я об этом думал, ночами не спал, тебя все время выведывал, про жертву думал.