Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

— Не верите? Да у меня такой приемник, что я сам как будто в Москве живу. Что значит пространство, вообще говоря? Главное — чтобы сердца в такт бились. А здесь, — он глянул в окно, — непочатый край! Рыбу я развожу, лебедей домашней птицей сделал, песцы у меня, как кошки, ласкаются… Подождите, ребята, какая тут на островах жизнь загудит!

Издали, с моря, донесся гул корабля.

— Четвертый краболов, — сказал Егор Иваныч. — Это он привет посылает.

Мы выглянули в окно. Далеко в штормовой ночи маленькой зеленой звездочкой плыл отличительный огонь. Он приближался как будто, или нам казалось, что мы летим к нему, к дальнему большому кораблю, над штормовой пучиной, сквозь ветер и мглу, словно к самой мечте Егора Иваныча летим, — и в этом было счастье, и наши синеглазые рыбачки улыбались.

После гибели «Скумбрии» нас приютили на маяке. Это был старинный маяк, построенный безвестными рыбаками. Он стоял на скалах, открытый ветрам, в двух милях от берега, названия которого мы еще не знали.

Приближаясь к домику, мы увидели на крылечке сгорбленного седого старика. Он сидел на верхней ступеньке, одетый в синюю рыбачью робу, и, не замечая нас, глядел вдаль.

Мы поздоровались. Он поспешно встал, радостно улыбаясь. Он не заметил наших протянутых рук. С безразличной задумчивостью смотрели его светлые глаза. Но седые брови и опущенные усы дрожали от волнения.

— Откуда? — спросил он, торопливо доставая из кармана трубку, завернутую в кисет.

— Со «Скумбрии». Матросы со «Скумбрии», — сказал Николай. — Мы хотим есть и спать, как крокодилы.

Старик покачал головой.

— Так. Значит, «Скумбрии» больше нет…

— Вы знали ее?..

— Не знал. Да это и неважно, — сказал он печально. — Совсем неважно, что я ее не знал.

Дверь отворилась. Высокая старая женщина в черном чепце показалась на пороге. Она испуганно смотрела на вас, подняв ко лбу руку.

Старик вдруг улыбнулся. Лицо его стало насмешливым и довольным.

— А ловкие ребята! — весело сказал он, — Вишь, как придумали… Со «Скумбрии»! Ну, я, чай, стреляный волк. — Брови его дернулись, как бы пересиливая сомнение. — Григорий-то где, на берегу?

Мы изумленно переглянулись. Женщина махнула нам рукой.

— А где же ему быть? — крикнула она строго. — С баркасом-то надо управиться? Или только про тебя ему думать?

Старик опустил голову.

— Ладно, ладно, не кричи, сам знаю. Шторм-то какой был, не приведи бог! — и еще шире открыл невидящие глаза.

— А дошлые парни, Катерина! Со «Скумбрии», говорят… Ну-ну, вы, скумбрии… ступайте в горенку, а я тут Гришку покараулю.

Мы вошли к комнату. Женщина торопливо закрыла дверь.

— Глупый он у меня, — сказала она тихо. — Все Гришутку ждет. Так и сидит на крыльце с утра до ночи.

С минуту мы постояли у порога. В комнате было почти темно. Сильно пахло сосной. Осторожно поскрипывали большие старинные часы. Слабый луч от печки тлел на их черном стекле.

— А кто такой Гришка? — негромко спросил Алексеев.

Женщина не ответила. Она прошла к сундуку, достала скатерть, накрыла стол. Мы все еще стояли у порога. Движения женщины были бесшумны, она словно боялась кого-то разбудить. В комнате было тихо, как бывает тихо, когда человек вдруг остается один. После грохота моря нам казалась необычной эта тишина.

— Вы садитесь, милые, — спохватившись, ласково сказала хозяйка. — Старый вас, верно, удивил?.. Да что тут… У меня у самой сердце упало. Как только новые люди на острове, так и жду; уж не Гриша ли с ними? А гости к нам бывают раз в году.

Она оживилась. Подойдя к печке, она отодвинула заслонку. Розовый свет вспыхнул на стенках.

— Гриша — это мой сын. На «Орле» он работал. Тоже матросик… двадцати лет…

Мы сели к столу. Женщина поставила перед нами глиняную миску со щами. Шершавая соль осыпалась на скатерть с наших рук. Уже не было ветра, не было ледяных волн. Запах теплого хлеба окутывал нас. Он был родной и спокойный.

— «Орла» знаю, — сказал Николай. — Хорошая шхуна.

Женщина вздрогнула, свет затрепетал на ее морщинистом лице.

— Да ведь он погиб… «Орел»-то…

Она сказала это спокойно и отвернулась. Но мы поняли: какая-то неистребимая капля надежды еще хранилась у нее.

Я посмотрел на Николая.

— Может быть, он не погиб, а?.. Коля…

— В самом деле, — подхватил Алексеев. — Как ты думаешь, Николай? Может быть…

Николай упрямо качнул головой.

— Пять лет назад. Под Охотском. Я хорошо знаю. У меня товарищ был на «Орле».

Старуха прошла к окну. За тусклыми стеклами шли тучи. Под ветром шаталась невысокая ель.

— Эх, ты, Коля! — с горечью сказал Алексеев.

Николай посмотрел ему в глаза.

— Что ж, это правда, — проговорил он спокойно и отодвинул хлеб.

Мы сидели молча некоторое время. Женщина стояла у окна. В печке медленно шевелилось пламя.

Тихонько открыв дверь, вошел старик. С ним порывом ворвался ветер. Громко затрепетало пламя. В комнате стало темней.

— А Гришки нет, — сказал он растерянно и, протянув руку, двинулся к столу. Глаза его по-прежнему были широко открыты и пусты.

Не отвечая, женщина прошла к порогу, плотно прикрыла дверь.

— Погоди. Управиться ему дай, — прикрикнула она и быстро обернулась. Она тоже не верила нам? Ждала все-таки сына. Даже помедлила у двери, как будто вот, сейчас, он должен был войти.

— Ребятам постель сготовь… Ведь устали? — сказал старик. Ощупывая дрожащими пальцами стол, он опустился на край скамейки.

— Ну-ка, рассказывайте, соколы, откуда держите путь? Табак у вас есть? Эй, Катерина, дай табачку!

— Путь наш далекий, — молвил Алексеев. — Вся жизнь в пути.

Старик удивленно улыбнулся.

— Тайный ты какой! Я сам в Америке бывал. И у китайцев. И на Гаваях… Григорий рассказывал, поди?

Женщина поставила на стол большую деревянную табакерку.

— И что ты допрашиваешь людей? Про тебя им только вспоминать, старый…

— Это ничего, — сказал я, — с новыми людьми всегда поговорить нужно.

Женщина посмотрела мне в лицо. Губы ее дрожали. Она как бы пересиливала страх. И мне хотелось понять: верит она или только хочет, чтобы мы лгали вместе с ней?

Алексеев тихонько засмеялся. Встав от стола, он подошел к печке и подложил дров. Он как-то переменился весь.

— Ты, старина, видно, молодость забываешь, — сказал он весело. — Сам ведь сыновнюю кровь просолил! Ну и летает твой Гришка. А моря — широки! Экое время: пять лет! Десять может пройти…

Женщина тихо вздохнула. Она улыбнулась в первый раз. Улыбка ее была печальна. Нет, она хорошо все знала… То, что мне казалось надеждой, было только памятью о сыне. Но память невольно рождает надежду… — и она неистребима вовек. Может быть, одновременно мы подумали об этом. Здесь же, на пороге дома, начинались далекие пути. На юг — океан, звездные ночи; прямо на север — сплошная, ручьями, заря, чайки над морем… ветер. Мы о многом забываем на корабле. Но вот он над нами, отчий кров. В нем всегда запах теплого хлеба. И тишина ожидания. И эта женщина — мать рыбака. Мы, наверное, оглохли от шторма. Но в горенке было тихо и тепло. Соль осыпалась с нашей одежды. Мы смотрели на мать, все поняв.