Леонид Соловьев - Севастопольский камень

Заместитель командира корабля по политической части сказал, что надо послать хорошее, сердечное письмо родителям Петряева. Он предложил возбудить перед командованием ходатайство о посмертном награждении героя. Командир опять долго молчал, глядя куда-то в сторону, может быть, советуясь в эти минуты с душой своего корабля. Ответ его, как и в первый раз, был краток:

– Подождем пока…

Старый командир помнил, что Петряев в письме обещал ему победить смерть. А он привык верить своим морякам.

Кто может сказать, какие силы таит в себе человек, в сердце которого безмерна любовь и безмерна ненависть? Кто возьмется определить, во сколько раз увеличиваются в минуты смертельной опасности силы его духа, тела и разума и где проходит та грань, что отделяет возможное от невозможного? Напрягая всю свою волю, Петряев сумел сохранить в момент расстрела спокойствие и самообладание. Среди десятков винтовок он разглядел винтовку, направленную на него, он хронометрически рассчитал время и упал в яму мгновением раньше, опередив пулю. В яме лежал он неподвижно. Палачи решили, что он убит наповал, и добавочную, страховочную пулю пустили по нему небрежно, не целясь. Пуля прожгла ему левое плечо – он не шелохнулся, только зубы стиснул так, что два верхних сломались. Ночью он выбрался из ямы и ушел к своим, в горы. Вскоре после официального донесения о его гибели пришло второе донесение с поправками к предыдущему. Командиру корабля передали письмо Петряева: «Третий раз ухожу я от смерти, – писал он. – Я должен вернуться на мой корабль, и я вернусь. Я надеюсь, ремонт подходит уже к концу, и надо поторапливаться. Мешает простреленное плечо, но дело пошло на поправку – в ближайшее время думаю пробираться на Кавказ».

Вот что рассказал мне в тот памятный вечер Прохор Матвеевич, старый боцман. Дней через пять я убедился в достоверности его слов: проезжая по черноморскому берегу, я встретил в одном из портов корабль, и командир показал мне оба письма Петряева.

– Но есть новые известия, и очень тревожные, – добавил он. – Петряев добрался до Керченского пролива, там наскочил на немцев. Мы сопоставили некоторые наши донесения, показания пленных, захваченных недавно на Таманском полуострове, и установили, что он отбивался до последнего патрона. Потом, пользуясь штормовой погодой, ушел в море, вплавь. И его нет до сих пор… Очень тревожное известие. В Керченском проливе наши суда не ходят.

Мне надо было ехать в Москву, и я не мог ждать окончательного выяснения судьбы Петряева. Перед отъездом я еще раз повидал Прохора Матвеевича, рассказал ему о сомнениях и тревогах капитана.

– Знаю! – прищурился он. – Я тебе этого не хотел говорить, чтобы ты глупого чего не подумал: вроде, мол, он погиб. А он придет, задержался вот только.

И я уехал – сначала в Москву, а потом в иные края. И вот, вернувшись совсем недавно опять в Москву, я увидел на своем столе письмо от Прохора Матвеевича. Чернила на конверте порыжели, выгорели от солнца – оно ожидало меня долго, это письмо, необычайно скупое на занятые и точки, зато с расточительной щедростью украшенное заглавными буквами. Между прочим, старик пишет (именуя меня почему-то на «вы», хотя в личных беседах я такого обращения от него никогда не слышал):

«…а еще Сообщаю вам о Старшине Петряеве он вернулся как я говорил и Служит на том корабле какой Вы видели только получил повышение два Ордена и нынче Главстаршина И еще сообщаю, что После Боя с немцами остался в Нагане у него один Патрон Последний и он с тем Патроном пробился к берегу и лег за Валун в голове была думка Живым не даваться а Патрон сберечти для себя. Но только как он поднес Наган ко рту то увидел фашистского Офицера который офицер пошел на него и у него Сердце закипело и он так Порешил что для Родины полезно этого гада убить, а самому принять от немцев Мучение, как Русскому Матросу, а свою Родную Пулю на себя не тратить как она сделана не для своих, а для фашистов. И он снял тоего офицера а сам бросил пустой Наган и пошел в Море думает лучше утону в родных Волнах. Немцы стреляли по нему с Берега но попасть не могли как на море бушевал шторм и нельзя целиться. И он был на Плаву пять часов и совсем из последних сил Выбился но только о своем Родном Корабле вспоминал и было Легче и Потом ему подвернулся Обломок он отдохнул и доплыл до другого берега всего более пятнадцать Миль а то и все двадцать. А потом он долго Пробирался к своим голодный и без Оружия, но его за то Наши люди поддерживали Моряки и Рыбаки и он пришел через две Недели как Вы уехали…»

Слышала вы когда-нибудь о чем-либо подобном? И где еще, кроме как на море, могут происходить такие невероятные истории? А впрочем, чему удивляться! Если стальной корабль может обрести на море живую душу, то почему человек не может обрести на море способность творить чудеса и даже побеждать во имя своей верности и любви самую смерть?

А если вы спросите, какой лично для себя сделал я вывод из всего этого, я вам отвечу. Вывод простой: надо любить свой корабль и быть до конца ему верным, а он уже сумеет за это отблагодарить, он сумеет своей большой душой укрепить человека и спасти его от верной гибели. Кто спасал старшину Петряева? Старый корабль, его большая душа!

Рюкзак мой был упакован, полотенце, мыло, зубная щетка уложены в полевую сумку – пришло мне время отправляться в путь. В ожидании грузовика, уехавшего в порт за бензином, мы с Прохором Матвеевичем сидели на скамейке и вели прощальную беседу, уговариваясь встретиться следующий раз прямо уже в Севастополе.

– Да! – сказал Прохор Матвеевич. – Только не все туда, в Севастополь, вернутся. Иные здесь полегли, на Кавказе, а кто на Кубани, на Азове, на Дону… Многих мы в Севастополе не досчитаемся.

Помолчав, он добавил:

– Будешь через Т. проезжать, сходи там на кладбище. В левом углу у восточного края могила есть – летчик один похоронен. Наш, черноморский, летчик. Этой самой могиле ты поклонись от меня. От Прохора, мол, Матвеевича Васюкова, от старого севастопольца, с уважением и с любовью низкий поклон. Цветов купи побольше, положи на могилу. Не забудь, смотри!

– Не забуду, – ответил я. – Только надпись там есть какая-нибудь – имя, фамилия, звание? А то могил ведь много – спутать можно.

– Спутать! – рассердился Прохор Матвеевич. – Говорят тебе – летчик, как же ты можешь спутать? Спроси на всякий случай – любой житель покажет: эту могилу все знают. А насчет звания, фамилии – не скажу, да и никто не скажет… Неизвестный летчик – так его все в Т. и знают. Геройский человек: живой был – с немцами хлестко дрался, а погиб – стал драться еще хлестче. Мертвый, а из боевого строя не вышел – вот какой человек!