Владимир Битюков - Лесничиха

Лесничиха вернулась еще засветло. Вошла, медленно стянула сапоги, платок…

— Варя, — подал голос Петрунин обмирая. — Ты меня прости… — Подошел к ней. — А, Варя?.. Глупый я… И куда мне идти-то?.. Оказывается — все. Находился. До смерти.

Она опустилась на кровать и долго смотрела на него немыми глазами — постигала смысл сказанных слов. И вдруг лицо ее, до этого холодное, радостно вспыхнуло. Она закрылась ладонями и закачалась, как от сильной боли.

Порфирий ласково обнял ее.

— Варюша… — Такой нежности не было и утром. — Вот тут ты у меня! — стукнул себя в грудь.

— И всегда будем вместе? — шептала она.

— Навеки…

Начинались дни — такие, о которых, может, и мечтал Петрунин в редкие затишья меж боями. Оказалось, тосковал он в войну именно по такой, теперешней, семейной жизни…

Утрами, расставшись с мягкой постелью, они ходили купаться. Потом бежали босиком домой, грелись, готовили поесть и вдвоем отправлялись в обход.

Первые дни он не отступал от нее ни на шаг. С Варей было хорошо, как на гулянье. Она держалась теперь стройно, величаво. Лишь время от времени вдруг опускала голову и плечи, сутулилась, вроде бы старела. Но стоило только окликнуть ее, как она выходила из задумчивости, видела Порфирия и широко, счастливо улыбалась.

Потрескивали под сапогами сушняки, похрустывали хвойные ос ы пки, в сырых низинах поскрипывали мшаники.

— Ты лучше наступай на мой след, — встревоженно сказала Варя на самом светлом участке — в березняке. — Мины тут еще встречаются. Парнишку в том году разорвало. Так порточки и развесило по веткам…

Произнесла — и задержала шаг. Призналась шепотом:

— Не могу ходить по этому месту. Так и вижу…

— Теперь ты не бойся, Варя, — ободряюще кивнул солдат.

Зашагали дальше. Петрунин смело шел рядом, стараясь думать только о хорошем. Но, когда забывался, почему-то оказывался позади.

Варя тоже быстро забывалась и говорила уже о другом — о деревьях:

— Их надо понимать, как человека… Вот почему так? Срубят сосенку, и все вокруг сосёнки начинают чахнуть. — Оглядывалась, спрашивала круглыми глазами. Порфирий пожимал плечами. Варя распрямлялась, узила глаза в улыбку. — Не выдерживают горя. Настолько близкие, настолько родные они, что… как люди.

Продвигалась дальше, зорко всматривалась сквозь толпу деревьев, хмурилась.

— А то бывает так. Спилишь перестой, очистишь место, и все вокруг лесинки начинают набираться силы…

Неожиданно ойкнула, остановилась. Даже чуть попятилась назад. Порфирий тоже попятился.

— Где?!

— Слышишь? — прошептала Варя, опираясь о его плечо. — Словно человека…

Где-то размеренно тюкал топор. Порфирий засмеялся.

— Тише! — зашипела Варя. И прикрыла глаза, определяя точное место порубки или даже вспоминая дерево, которое отзывалось на каждый удар слабым, но протяжным — от корня к верхушке — стоном. При этом Варя тоже вздрагивала. — Нет, не в делянке. Семенную сосну… Ну, поймаю! — воскликнула она, срывая ружье.

Стук как-то разом прекратился. Вкрадчиво, по-мышьи заскребла пила.

— Ты не ходи, не надо, — обернулась Варя. — Там ругаться будут, и вообще… Ты лучше посиди на пенечке. — И шагнула в чащобу.

— В случае чего — крикни! — бросил ей вдогонку Порфирий.

Он немного прошел за ней следом и увидел, как совсем недалеко качнулась синеватая, густая, будто грозовая туча над бледно-зеленым разнолесьем, сосна. Накренилась в сторону Порфирия, скрипнула, треснула волокнами, прошумела в воздухе игольчатой листвой и тяжело, со вздохом рухнула на землю. В лицо ему метнулся ветерок.

«Ее могло убить!» — опомнился Порфирий и побежал навстречу все тому же упругому ветру. Но не достиг и вершины упавшего дерева, как услышал суровый, с хрипотцой, Варварин голос:

— Молодец ты, дедушка Ваня! И ты, бабушка Глаша…

Порфирий осторожно раздвинул ветки. За ярким, как солнечная лужица, пнем стояли рядом старик и старуха — оба темноликие, скрюченные, словно иссушившиеся корни. Испуганно глазели на лесничиху. А она стояла, по плечи засыпанная лапником. Платок ее свалился с головы, и Порфирию было видно, как на расцарапанном ухе под мочкой нарастала кровяная капля. Выросла в красную сережку, задрожала и оторвалась.

— Ай, родимец ты мой! — радостно воскликнула старуха, всплеснув руками. — Напугала как, Варюшка… — И осуждающе, по-матерински: — Вить могла попасть под самую середку!

— Технику… эту… безопасности не проходила, — рассудил старик, зачем-то пряча за спину пилу. — Не здорово ушиблась? Ась?

— Молодцы, товарищи Кулигины, — с прежним гневом продолжала Варя. — До чего докатились. До воровства! — Выбралась из-под сосновых лап, подошла к поникшим старикам. — Что, дедушка Ваня? Бабушка Глаша? Чего молчите?

— Кровь у тебя на ухе, — угрюмо пробурчал старик. — И не воровали мы, а так… Взяли и спилили. На матицу.

Порфирий усмехнулся, понимая старика. «Ну, оштрахуют тебя, как до войны, на стоко-то рублей — и все. А если по закону покупать, оно тебе дороже обойдется. Опять же — волокита. К тому надо за справками, к другому, третьему…»

— Может, подорожничек сыскать? — пропела бабка, глядя на лесничиху. — Али молочком сполоснуть от Рогатки? — И мотнула головой в сторону давно не езженной дороги. Там, жадно обгладывая кочки, паслась запряженная в дроги ребрастая корова. — Рогатка! — умильно подтвердила старуха, заметив, что Варя так и вытянулась, разглядывая старую безрогую скотину. — Вспомнила, милая, вспомнила! Ейным, ейным молочком отхаживали тебя, дочка, в лазарете!

— Всех раненых, считай, она тогда спасла, — вздохнул старик, вытирая шапкой вспотевшее лицо.

Старуха развязала под впалым подбородком мешочного цвета платочек, вытерла взмокшие глаза:

— Лечебное было молочко. Может, нацедить в бутылочку?

— Корову мучаете, — прошептала Варя. Порфирий слышал: — Ой вы, Кулигины родные! Ну зачем же вы так, а?

Спина у ней заметно посутулела: старики были маленького роста.

Томительно тянулась тишина. Только слышно было, как потрескивали, распрямляясь, чтобы свободней умирать, ветки сосны. Дедушка Ваня уронил пилу, но не поднял. Посмотрел на Варю заглохшими глазами.

— Для сынка запасаемся лесом. Вернется скоро, будем строиться. — Скоро! — как-то радостно всхлипнула бабушка. — А насчет Рогатки — она дюжая. Маленько повозим, а там председательша трактор снарядит. Уж тогда отдохнем.

Дед трижды плюнул:

— Типун тебе, баба! Раскаркалась. Из пеплу подымается колхоз, из головешек, а ты… — Голос его заметно зазвенел: — Совесть иметь надо насчет трактору!

— Вы мне про это объясните, — напомнила Варя о сгубленной сосне.

Дед с удивлением пожал плечами:

— Дак я ж по-русскому и говорю. Ну спилили, ну без этой… как оно ране называлось? Без билету. Дак не чужие мы тут. Свои. — Дед подался вперед, задирая рваную бородку. — Я тут мохом оброс, пока партизанил! С деревьями в обнимку спал!