Виктор Устьянцев - Крутая волна

— Ночуем у Михайлы, знакомый тут у меня есть на Васильевском острове. Это недалеко.

Однако они шли еще долго. Гордейка совсем устал и еле волочил ноги. Потом они бесконечно долго поднимались по крутой каменной лестнице, забрались под самую крышу, и там Петр, посветив спичкой, нашел железное ушко и повернул его несколько раз. За дверью что‑то дзынькнуло, прошаркали шаги.

— Кто там?

— Это я. Петро.

Звякнула задвижка, дверь открылась, и Петр шагнул в тускло освещенный коридор. Гордейка робко топтался у двери.

— С тобой еще кто‑то?

— Племянник. Проходи, Гордей.

Коридор был длинный, по обеим сторонам его — множество разноцветных дверей. Они завернули в ближайшую.

Михайло был чем‑то похож на Федора Паш- нина, от него тоже пахло железом, а может быть, так пахло в комнате, потому что кроме железной кровати и стола в углу еще стоял верстак с тисками, в которые был почему‑то зажат рашпиль.

— А где Варвара? — спросил Петр.

— Она сегодня в Ночь работает. Теперь, брат, строгости — война. Что в деревне? Как относятся к войне крестьяне?

— Да ведь я всего день и пробыл при войне- то. Пять возрастов сразу берут, — Цезаря видел?.

— Нет, но письмо от него имею.

— Я дядю Цезаря знаю, — сказал Гордейка.

— Вот как? — удивился Михайлов. — Ну и что же?

— Хороший дяденька. Только тошшой больно.

— М — да, — промычал Михайло. — Тошшой, говоришь? Это верно. Лечиться бы ему надо, на воды поехать. Да куда уж теперь!

Между тем дядя Петр расстегнул штаны, распорол ошкур и достал из него какую‑то бумагу, Михайло долго читал ее, потом, хлопнув себя по колену, радостно воскликнул:

— Молодцы! Ей — богу, молодцы! Значит, Урал действует. Хорошо, очень хорошо! — И внезапно спросил Гордейку: — Ну а ты зачем пожаловал?

Гордейка растерялся от неожиданности и прямоты вопроса и только хлопал глазами.

— В школу думаю определить, в юнги, — пояснил Петр.

— В школу так в школу, — согласился Михайло. — А тебе, Петр, придется оттуда уйти.

— Это почему же?

— Попросись на действующий флот, желательно на большой корабль. Там ты сейчас нужнее. Юнги есть юнги, пацаны еще. А нам нужно работать серьезно. Очень серьезно! И йотом, твой патриотический порыв служить на действующем флоте, надо полагать, будет оценен начальством по достоинству. Это тоже немаловажно. Понимаешь?

— Чего тут не понять? Надо, значит, надо.

— Вот и хорошо. А теперь давайте пить чай. — Михайло взял зеленый эмалированный чайник и вышел.

— А как же я? — спросил Гордейка.

— Тебя‑то я устрою, — вздохнул дядя Петр. — А мне придется уходить. Служба, брат.

Гордейка понял только одно: Михайло имеет над Петром какую‑то власть и это по его хотению дядя собирается уходить из школы юнг. И Гордейка сразу проникся к Михайле неприязнью. Когда за чаем Михайло спросил его, понравился ли ему Петроград, Гордейка мрачно ответил.

— Нет.

— Почему?

— Толкаются все.

Михайло расхохотался, и это еще более обидело Гордейку.

Утром он попрощался с Михайлой равнодушно и холодно, а когда вышли на улицу, сказал дяде:

— Ты с ним не дружись.

— Почему? — удивился Петр.

— Так.

— А все‑таки?

— Он тобой помыкает, а ты слушаешься.

— Дисциплина, брат! Ты к ней тоже привыкай.

На этот раз они благополучно сели на пароход, вскоре он отчалил, и Гордейка забыл не только о Михайле, а, кажется, обо всем на свете. Он перебегал с борта на борт и не успевал как следует разглядеть все, мимо чего они проплывали: одетые в гранит берега, высокие дома, стоявшие у пристаней пароходы, густо дымящие трубы заводов.

Когда пароход вышел из устья Невы и перед Гордейкой распахнулся неоглядный простор залива, у него захватило дух, и он не мог понять отчего: от страха или от удивления.

Петру сравнительно легко удалось договориться с начальством, и Гордейку определили в четвертую роту, в первый взвод. Указателем у него стал приятель Петра унтер — офицер Василий Зимин. Он сам отвел Гордейку в баню, потом в столовую, показал его место в казарме и научил укладывать в шкафчик вещи и заправлять койку.

Занятия в роте начались недавно, и Гордейка за неделю не только догнал остальных учеников, но даже своей старательностью обратил внимание ротного командира мичмана Яцука.

— Добрый матрос выйдет, — сказал мичман Яцук Зимину. — Из деревенских?

— Так точно.

— Деревенские все старательные, но тугодумы.

Однако вскоре мичман убедился, что новичок — парень еще и сообразительный, легко запоминает все, что ему говорят.

В школе изучались общеобразовательные предметы и специальные дисциплины по технике вооружения кораблей. Корабельную специальность юнги выбирали по своему желанию, и Гордейка по совету Зимина стал изучать артиллерийское оружие. Сам указатель Зимин тоже был артиллеристом и в свободные вечера, собрав трех — четырех охотников, водил их в класс и натаскивал по специальности. Три раза в неделю все Юнги занимались в механических мастерских для приобретения навыков в слесарном деле. Тут у юнги Шумо ва успехи были особо отменными, пригодилось все, чему он научился у отца в кузне.

Самым трудным предметом для Гордейки оказалась строевая подготовка. Строевой они занимались ежедневно по нескольку часов, командиры отделений и взводов доводили их до изнурения, даже самые добрые из них на плацу становились сердитыми, щедро сыпались ругательства, а иногда и зуботычины. Казалось, что юнги никогда не научатся ходить в строю и отдавать честь так, как полагалось. Однако, когда через два месяца роте устроили смотр, она прошла хорошо, начальник школы выразил мичману Яцуку благодарность я разрешил всей роте увольнение в город.

В воскресенье с утра до самого обеда утюжили брюки и форменки, драили пуговицы, тренировались перед зеркалом в отдании чести. Забежавший в казарму дядя Петр осмотрел Гордейку со всех сторон и одобрительно заметил:

— Ничего не скажешь — хорош! Пойдем с тобой в кинематограф, я вот и билеты уже взял.

Гордейка слышал про кинематограф немало удивительных рассказов, ему очень хотелось посмотреть на живые фотографии, он даже представить не мог, как это так они оживают. Но в городе был единственный кинематограф, попасть туда крайне трудно, и то, что дядя достал билеты, было просто везением.

Петр ждал его за воротами, и, когда распустили строй, Гордейка подбежал к нему, весь сияющий от счастья. До начала сеанса оставалось еще более двух часов, и они пошли осматривать город.

День выдался не по — осеннему теплый, и, казалось, все население крепости высыпало на улицы. Они кишели матросами и празднично разодетой публикой, пестрые потоки людей медленно стека лись к главной улице города — Господской. Нижним чинам разрешалось ходить только по левой стороне этой улицы. Поэтому левую сторону и называли суконной, в то время как правую, по которой ходили только господа, именовали бархатной. Каждый матрос, выходивший на Господскую, рисковал получить замечание, внушение или наказание от придирчивых офицеров, оскорблявшихся при одном появлении в общественном месте матросов.