Алексей Бондин - Ольга Ермолаева

— Чти отца твоего и матерь твою и долголетен буде-ши на земле.

У него был грубый голос. И сам он казался тяжелым, неуклюжим, и взгляд его — скорее злых, чем строгих,— черных глаз был тяжел и наводил непонятный страх.

— Иванова, повтори.

Белокурая девочка, с тощей крючковатой косичкой, повторила, держась за крышку парты:

— Чти отца твоего и матерь твою... и... и...

— Ну, и... и... как дальше?

— И... и... — девочка спуталась и смолкла.

— Садись... Ермолаева, повтори...

Оля встала. Она не слышала, что говорил священник. Потупив глаза, она молча стояла за партой. Отец Серафим подошел к ней, небрежно взял Олю за подбородок и поднял лицо.

— Не слушаешь... Чем занималась?.. Что это у тебя глаза-то?.. О чем плакала?

Оля молчала.

— Тебя я спрашиваю?..

— Дразнят...— тихо проговорила Оля, опять опуская глаза.

— Кто, кто дразнит?

Оля стояла, беспокойно переступая с ноги на ногу.

— Ну, я тебя спрашиваю?.. Батюшке ты должна отвечать,— ласково сказал отец Серафим.

Оля дрожащим голосом проговорила:

— Дразнят...

— Как?

— Говорят, что у меня мама живет... с любовником...

B классе была напряженная тишина. Впрочем, слышно, кто-то тихонько шаркнул ногой и скрипнул крышкой парты. Священник стоял и испытующе смотрел на Олю. Правый ус его чуть вздрагивал.

— А правда это?.. — тихо, вкрадчиво спросил он.

Оля вспыхнула и потупилась.

— Отец у тебя есть?

— Нету...

— А где он?..

— Умер...

— А с кем мать живет твоя?

Оля замялась.

— С Сидором Жигаревым, с бродягой,— неожиданно крикнул с задней парты веснущатый белоглазый мальчик, сын Попки Голубкова.

Священник строго посмотрел на Голубкова, потом перевел свой взгляд на Олю.

— Значит, правда... — сказал он, отходя от нее.— Значит, твоя мать и этот, с кем она живет, не почитают храм божий, не почитают закон, установленный господом богом... М-да... И дом, в котором ты живешь, не дом, вертеп, значит. От этого ты и заповеди господни не слушаешь... А ну-ка прочитай мне «Отче наш».

Оля назубок знала эту молитву, но сейчас она со страхом посмотрела на черную тучную фигуру попа и робко начала:

— Отче наш... иже еси на небеси...

— Что ты там бунчишь под свой нос... Громче!..

Оля больше не могла выдержать и упала на парту, закрыв руками лицо.

А священник, сморщив нос, брезгливо посмотрел на нее, но ничего не сказал, а, расчесав пятерней густую черную бороду, продолжал урок:

— Шестая заповедь господня — не убий, не убивай, значит... М-да... Седьмая — не прелюбодействуй. Не прелюбы сотвори.

Черный взгляд попа снова остановился на Оле.

— Ермолаева! Ты вот приди домой и скажи матери своей, скажи, что я вам говорю... Расскажи ей заповедь господню — «Не прелюбы сотвори» и этому, с кем она живет...

Во время перемены Оля сидела в уголке, около раздевалки и плакала.

Учительница Екатерина Петровна подошла к ней.

— Ты о чем, Оля? — спросила она, положив ей руку на голову.

Оля еще сильнее заплакала.

— Ну, о чем ты?..— ласково спрашивала учительница. — Ну-ка, пойдем, расскажи мне.

Она взяла Олю за плечи и увела в пустой класс.

— Ну, рассказывай.

Оля с тихим рыданием рассказала. У Екатерины Петровны задрожала нижняя губа.

— А ты не плачь... Все это пройдет... Поговорят и перестанут. Ты любишь дядю Сидора?..

Оля утвердительно кивнула головой.

— Он хороший.

— Не плачь... Иди, играй...

Екатерина Петровна вышла. Она торопливо прошла по коридору в учительскую. Там сидел поп. Он просматривал классный журнал. Взглянув на учительницу, он озабоченно спросил:

— Что это с вами, Екатерина Петровна? Похоже, что сейчас плакали?

— Ничего,— сухо ответила Екатерина Петровна И, взяв со стола без надобности чьи-то тетрадки, вышла.

Оля так и не рассказала дома о том, что произошло с ней в школе. Таня-«форс» продолжала исподтишка посмеиваться над Ольгой, но ее никто не поддерживал, кроме сына Попки Голубка. Остальные любили Олю. Она никого не обижала в классе. Училась хорошо, учительница ставила ее в пример другим.

А Таня-«форс» вскоре сама оскандалилась перед всем классом. Раз она пришла в школу в очках и стала горделиво посматривать на девочек.

Учительница подозрительно посмотрела на нее и спросила:

— Зуйкова, ты почему в очках?

— Я не вижу, мне велели носить очки,— бойко ответила девочка.

— Кто велел?

— Мама.

— А у доктора была?

— Была...

— Это она для форсу. Фасон давит,— крикнул кто-то с задней парты.

Учительница написала на доске задачу и вызвала Зуйкову.

— Решай.

Девочка вышла к доске. Она долго смотрела на доску, ничего не говоря, потом приподняла на лоб очки и прочитала задачу. В классе пробежал сдержанный смех.

— А почему не в очках читаешь? — крикнул кто-то.

Учительница подошла к Зуйковой, спустила ей на нос очки и, показывая на цифры, сказала:

— Что тут написано, какая цифра?

— Семь.

— Вовсе четыре,— выкрикнуло несколько голосов.

— Сними очки, — приказала учительница, — дай их сюда,— Она сунула их в журнал и внушительно сказала: — Завтра позови в школу мать или отца. Садись.

В перемену один из мальчиков достал где-то проволоки, загнул из нее очки, нацепил их на нос и, запустив руки глубоко в карманы штанов, важно подбоченясь, прошелся мимо Зуйковой.

— Мне мама и папа велели носить очки,— проговорил он тонким голосом.

Таня Зуйкова после того присмирела и Олю оставила в покое.

Незаметно для Оли Ермолаевой пронеслось три года. Оля вытянулась, окрепла, ей шел уже тринадцатый год. За это время она крепко сдружилась с Сидором и полюбила его. Он был все тем же шутником, балагуром, заботливым отцом, как и раньше.

Лукерья поправилась, повеселела. Только в последнее лето она стала над чем-то задумываться, нередко была раздражительная, но чаще молчаливая.

— Ну, ты чего это, будто в рот воды набрала? — спрашивал ее Сидор.

Лукерья, смахнув слезу подолом фартука, уходила в кухню.

Раз вечером Сидор подошел к ней и заботливо спросил:

— Ты что это? Горе у тебя какое, что ли?

— Ладно, потом скажу,— сказала она.

Была осень теплая, сухая. Сидор с первым гудком встал с постели, торопливо оделся, похлебал перед уходом ядреный квас с размоченными сухарями. Лукерья завязала ему в красный платок небольшую краюшку хлеба, огурец.

— Я квашню, Сидор, завела, потом принесу тебе горяченького.

— Ладно...

В это время проснулась Оля.

— Что рано проснулась? Спи-ка давай,— сказал Сидор.

— Я сегодня приду к тебе на работу,— сказала Оля.

— Зачем?

— Обед принесу.

— Идет,— весело сказал Сидор.— Ну, так я пошел.

Следом за ним вышла Лукерья.

— Ты куда? Я захлопну ворота-то.

— Надо мне с тобой поговорить.