Леонид Соловьев - Книга юности

В странное попал я положение, очень странное. Уйти, как они? Но приборы, книги, репродукции. Как все это бросить, надо кому-то передать. А кому? Вокруг птицы да звери. Остаться? А вдруг здесь убийство, пойди потом доказывай свою непричастность.

Опять перед вечером стеклянными голосами перекликались в тугае [5] Тугай — пойменный лес речных долин пустынной и полупустынной зоны. фазаны, опять пылал вполнеба неописуемый страстно-багровый закат над хребтом Курамин, опять пришла ночь, зачертили в небе летучие мыши, послышались из тугая ночные звуки — треск в чащобе и хлюпание по воде: кабаны поднимались со своих дневных лежек.

Спать в эту ночь я забрался на крышу: черт его знает, а может быть, застрял в тугае какой-нибудь приблудный барс, горы-то рядом. Или вдруг эти двое, исчезнувшие, пожалуют ночью. Я втащил на крышу лестницу — оно понадежнее, не сразу доберутся.

Барс не пришел, исчезнувшие не пожаловали, вместо них пожаловали совсем другие. Утром я написал заявление в Ходжент, в райисполком с известием о смерти Барышникова и с просьбой принять от меня метеорологический пункт. План мой был очень прост: выйти через тугай на большую дорогу и передать пакет какому-нибудь человеку, едущему в Ходжент. Надписав пакет, я поднял глаза и вздрогнул: перед открытым окном стоял и в упор смотрел на меня какой-то незнакомый человек, русский, лет тридцати, с подстриженными усиками песочного цвета на сухом загорелом лице.

— Один? — осведомился он.

— Один, — ответил я. — А вы откуда?

За стеной в соседней комнате скрипнула половица, там кто-то ходил. Я встал посмотреть.

— Сидите на месте, — сказал человек с усиками. — Барышников? Какой молодой…

— Да я вовсе не Барышников.

— Оружие есть?

— Нет.

— Поднять руки.

Он влез, вернее шагнул, пригнувшись, в окно, расположенное очень низко, провел ладонями по моему телу сверху вниз.

— Идите вперед.

Я вышел на крыльцо и там увидел второго русского, широкоплечего, приземистого, с прозрачно-голубыми глазами и сединой на висках. А в стороне стояли четыре заседланные лошади, надзираемые двумя милиционерами-узбеками. Я сразу понял, что этот пожилой начальник над всеми.

— Фамилия? — спросил он. Я назвал себя.

— Что вы здесь делаете?

— Да вот охраняю метеорологический пункт.

— А где Барышников?

— Умер.

Наступило молчание. Чекисты переглянулись. Я уже сообразил, что ко мне пожаловали чекисты. Старший, пожилой, сказал:

— Вот как. И давно?

— Позавчера вечером.

— Где вы его похоронили?

— Я не хоронил. Иван Иванович Иванов хоронил. А впрочем, не знаю — может быть, он тоже не хоронил.

— Значит, вы не принимали участия в похоронах? Я рассказал о своем появлении здесь, о вчерашнем походе в селение Полван-Таш к мулле с просьбой похоронить Барышникова по мусульманскому обряду.

— Так ведь он был русский, почему же по мусульманскому обряду? — спросил старший чекист.

— Перед смертью он выразил желание, чтобы его похоронили по обряду.

— Ты сам слышал?

— Нет, я пришел сюда через час после его смерти. Мне Иван Иванович сказал.

— Темнит! — усмехнулся чекист с усиками. — Ты брось, молод еще нам темнить. У нас и не такие раскалываются.

— А мне и не в чем раскалываться, — ответил я.

— Сколько судимостей? — спросил старший.

— Ни одной. Под судом ни разу не был.

— А откуда же знаешь, слово «раскалываться»?

— Догадался. Не так уже трудно.

— Хитрить не советую.

И пожилой протянул мне книжечку — удостоверение. «Коренев. Старший инспектор Центророзыска. Москва», — прочел я.

— Значит, вы из Москвы?

— Да, с Петровки. Помнишь небось?

— Я не могу помнить, никогда в Москве не был.

После этого чекисты просматривали репродукции, тетради, книги Барышникова, Коренев вскрыл пакет и прочитал мое заявление в Ходжентский райисполком.

— Думал посылать?

— Для этого и писал.

Заявление очень помогло. Коренев мне поверил. Но все-таки отправил меня в сопровождении милиционера и чекиста с усиками в Полван-Таш, чтобы мулла подтвердил свою вчерашнюю беседу со мною. Мулла подтвердил, хотя и смотрел при этом на меня волком. Подтвердили и служки и возница вчерашней арбы. Мое положение упрочилось, и на обратном пути я был куда веселее. Да и чекист с усиками тоже отошел и теперь разговаривал со мною охотно.

Коренев выслушал его доклад, обратился ко мне:

— Допускаю, что ты говоришь правду. Потом проверю, конечно, а пока допускаю. А вот когда ты вернулся на арбе из Полван-Таша и никого здесь не застал, ты ничего не заподозрил?

— Заподозрил, — ответил я.

— Что именно?

— Убийство. Может быть, это очень глупо…

— Вовсе не глупо, — прервал меня Коренев. — Ты правильно заподозрил. Здесь определенно убийство, если, впрочем, ты говоришь правду.

— Чистую правду.

— Тогда здесь убийство. Для того тебя и отослали в Полван-Таш к мулле, чтобы ты не мешал спрятать труп. Да, тебе повезло в прошлую ночь. Не в эту, а в прошлую.

— Чем? — не понял я.

— Да тем, что жив. Им все равно было хоронить — одного или двух.

Верно, могли ведь убить! Я испугался и сам почувствовал бледность на своем лице. Вообще мне свойственно пугаться задним числом, когда опасность уже миновала, то же самое было со мною и на войне.

— И спрятан труп где-нибудь здесь, поблизости, — продолжал Коренев. — Унести далеко они вдвоем не могли.

— Может быть, на арбе какой-нибудь мимоезжей, — подсказал я.

— Да нет, зачем бы им показывать убитого еще одному человеку? Места хватит и здесь вокруг. Будем искать. Ты нам здорово помог, — обратился он ко мне уже совсем доверительно. — Если бы мы здесь никого не застали, то подумали бы, что Барышников просто ушел.

— А по какому делу вы его ищете? — спросил я. Коренев промолчал в ответ.

И мы стали искать. Осмотрели лопаты, найденные в соседнем домике. Ну что ж, лопаты как лопаты, по ним ничего не узнаешь. Коренев, однако, попробовал копать глинистую, высохшую в камень почву. Лопаты не брали ее. А по другую сторону домиков, ближе к тугаю, почва понижалась и была много мягче, отсюда и следовало начинать поиски.

Искали весь день, ничего не нашли. Вечером один из милиционеров съездил в Полван-Таш, привез нам лепешек, кислого молока и печеной рыбы, распяленной на ивовых рогульках. За ужином Коренев сердился и ворчал на меня:

— К мулле вовсе и ходить не следовало. Отошел бы немного, вернулся, засел где-нибудь в кустах и посмотрел, где хоронят.

— Да я, когда шел к мулле, ничего не подозревал. Это уже после.

— Вот тебе раз! Собираются хоронить русского по мусульманскому обряду, и он спокойненько идет к мулле договариваться, и в голове у него не возникает никаких подозрений! Даже и непонятно. Ведь и людей этих ты видел впервые! Должен был заподозрить. Такой зевок! В розыске за это выгоняют со службы.