Вера Кетлинская - Дни нашей жизни

— Воевать не так устаешь, как в этих, знаете ли, развлечениях, — сказал он. — Прямо голова кругом. Вот взял с собой в Москву — проветриться. И, знаете, попал в переделку! А сегодня Леля именинница, так с утра праздновать начали. Еле-еле увез. Подругу при­хватили с собой погостить, а то бы и не увезти. В общем, знаете, попал в женские ручки...

Он потеребил щеку и спросил:

— Женаты?

— Да. Но моя жена — почти товарищ по оружию. И Григорий Петрович начал рассказывать о Клаве. В середине рассказа вдруг вспомнил последнюю ссору и неласковый голос, каким она попрощалась с ним. Он вздохнул и подставил стаканчик.

— Давайте уж по второму — за наших жен.

Генерал охотно поддержал тост, потом задум­чиво сказал:

— Да, жены... Моя первая жена была врачом. В вой­ну— военным врачом. Погибла уже под конец, на Дунае. Потерял ее — думал, никогда не женюсь... А вот...

И, помолчав, пожал плечами.

Новый взрыв смеха раздался за стеною.

Генерал снова прислушался, и выражение неж­ности прошло по его лицу, а затем набежала какая-то тень.

— Товарищ по оружию, как вы сказали, это большое счастье, — проговорил он, видимо высказывая давнюю, хорошо продуманную мысль. — И пусть вас не пугает, что занята очень, что вам уделяет меньше времени, чем хотелось бы, что хозяйство не на высоте. Жена-товарищ... да вы, друг мой, сами не знаете, как это много!

Он залпом выпил полуостывший чай, потеребил щеку и начал расспрашивать собеседника о заводе. Вид­но было, что ему стыдно своей откровенности и хочется уйти от слишком интимной темы.

На первый общий вопрос генерала — как идут дела на заводе? — Григорий Петрович ответил обычны­ми, ничего не говорящими словами:

— Крутимся помаленьку.

Но уже через минуту с увлечением рассказывал о своем заводе и старался проанализировать все то, что характерно для нынешнего дня советской промышленности.

— Я начал работать учеником, так что прошел все ступени... Промышленность меняла свое лицо у ме­ня на глазах, и я менялся вместе с ней. Возьмите мой завод. Первоклассный завод! Но это уже вчерашний день нашей индустрии. Новые строятся по другому принципу. Завтрашний день индустрии — автоматические поточные линии, высокая совершенная техника, где рабочий — наладчик, оператор, техник-электрик в белом халате, обслуживающий зал машин. Как на электро­станциях, видели? А роль директора — роль старшего, если хотите, наладчика, организатора высокоорганизованного образцового механизма.

— Вроде командира дивизии или корпуса, — сказал генерал. — Сложное техническое хозяйство, ты­сячи людей... Хотя, наверно, это формальное сходство?

— Пожалуй, нет. Суть та же, — сказал Немиров. — Но в армии проще, там строгая дисциплина ес­тественнее и бесспорнее… А ведь руководить вообще нельзя, без дистанции.

Он поморщился, вспомнив недавнее собрание. Попро­буй-ка руководить, когда массовое собрание критикует каждый твой шаг и всем до всего есть дело!

— Разве? — с сомнением сказал генерал. — По со­вести, я и в армии не сторонник этой самой дистанции. Конечно, от солдата до генерала — расстояние большое. Но, ей-богу, сила власти — малая сила перед силищей подлинного авторитета командира и общего сознания бойцов. А что такое авторитет? Тут много всего соеди­няется... но, как мне кажется, непременно — умение прислушиваться и к офицерам и к солдатам, ощущать их настроение, их волю...

— Все это так... — Немиров усмехнулся и махнул рукой. — Конечно, так и есть. Но у нас это все... В об­щем, иной раз, знаете, устаешь от критики и самокри­тики.

Они оба засмеялись. Генерал налил коньяку и под­нял стаканчик.

— Что ж, выпьем за этот беспощадный закон наше­го движения, — с улыбкой сказал он, — Любить критику, наверно, невозможно, но без нее мы, должно быть, ча­ще ломали бы себе головы. Верно?

— Выпьем за то, чтобы она была разумна, — про­бурчал Немиров и опрокинул стаканчик. Он помрачнел, припомнив все обиды, перенесенные за последние дни, и разговор с министром, насмешливо отчитавшим его. Легко рассуждать генералу, ему бы в такой переплет попасть, что бы он тогда сказал?

— Переменим тему, а? — предложил он. — Я как раз весь в синяках от критики и самокритики, так что...

— Переменим! — охотно поддержал генерал и дру­жески положил руку на колено Немирова. — Синяки, бывает, саднят и чешутся, я знаю. А может, если от­влечься от обиды...

И, не докончив мысль, он спросил о рентабельно­сти — много ли нового в жизнь завода внесла борьба за рентабельность.

Григорий Петрович обрадовался новой теме, — она была одним из его «коньков».

— Рентабельность — это переворот! — воскликнул он. — Я не буду вас утомлять подробностями, но это тот рычаг, которым можно и нужно перевернуть всю систему управления, добиться четкой, совершенной ор­ганизации.

Он запнулся, потому что вдруг вспомнил, что на со­брании кто-то с пылом требовал этой самой высокой организации. Ах да, Воробьев! И еще он говорил о но­вом стиле руководства. Второй раз при директоре Во­робьев требовал этого нового стиля. Как он себе пред­ставляет его? Немиров хорошо знал, чего он сам доби­вается, говоря о высокой организации. Оперативность всех звеньев заводского механизма. Соответствие всей технической базы растущим производственным задачам. Слаженность работы кооперированных заводов, чтобы их взаимные обязательства выполнялись с предельной точ­ностью. Вот это он и называл высокой организацией. А новый стиль — это что-то неясное. Беллетристика, раз­говорчики…

— А я ведь вам сейчас завидую, — сказал генерал, вздыхая. — Конечно, очень почетно стоять на страже своей родины. Я военной профессией не тягощусь. Вся жизнь ей отдана. А раз себя вложил — как не любить? Люблю. Но иногда задумаешься: не будь этих проклятых капиталистических блоков, военной опасности, не­обходимости держать военные силы наготове — кем бы я был? Вся страна строит, творит. А что бы мог делать я? Накопил организаторского опыта, умения руково­дить людьми — двинуть бы все это в созидательный труд!.. Ваше дело замечательно тем, что вы видите че­ловека в его самом прекрасном проявлении — в труде, в делании, как говорил Горький.

— В делании? — повторил Немиров. Слово порази­ло его выразительностью.

— А вы в самом центре этого делания, — с живо­стью продолжал генерал. — То, что мы знаем теоре­тически, что ли, вы повседневно видите, ощупываете, направляете. Скажите, очень изменился рабочий класс за эти годы? Я имею в виду один из основных призна­ков коммунизма — ощутим ли уже процесс стирания граней между физическим и умственным трудом?

— Ощутим ли?.. — пробормотал Григорий Петро­вич. Он, конечно, не раз говорил об этом признаке ком­мунизма, говорил в речах, в докладах, так же как еще до войны рассказывал о нем своим слушателям в по­литшколах. Но сейчас он, пожалуй, впервые попытался определить, как же проявляется этот признак в хорошо знакомых ему передовых рабочих и в той общей массе их — коллективе, о котором он не раз говорил: «Моему народу только скажи», «с нашим народом все провер­нем!» Очень ли изменился рабочий класс за последние годы?