Вера Кетлинская - Зрелость

Будет что вспомнить этому поколению Великой Отечественной войны. Думали ли когда-нибудь эти мальчики и девочки, что они займут места своих старших братьев, отцов и матерей на самых сложных участках жизни. Какая ответственность легла на их плечи и какая сила обнаружилась в этих молодых людях! Они не растерялись, они не испугались ответственности. Они сдали исторический экзамен.

Николай Тихонов

Если в иных случаях можно сказать «это никогда не поздно», то начинать поиск своего места в жизни никогда не рано. Вряд ли найдется человек, который упрекнет Михаила Лермонтова за то, что к пятнадцати годам у него уже была написана поэма «Демон», или Аркадия Гайдара за то, что он пятнадцати лет окончил командные курсы и тут же был назначен командиром роты.

Но пусть ни в ком из молодых не вызывают робости великие имена их сверстников, потому что каждому дан талант быть человеком. Пусть никого не смущает также и мысль о том, что время подвигов, как и время канонад, прошло. Ее выдумали для собственного оправдания эгоисты и ленивцы.

Вспомните любой год Советской власти — а их уже 50. Каждый из них ставил перед людьми свои задачи. Всякий раз новые, непохожие, но неизменно требующие своих героев и объединяющие в победный опыт мудрость отцов и романтический порыв молодых.

Книги серии «Твои ровесники» — о ваших сверстниках, живших и служивших народу в разные годы строительства Советского государства. Это книги о тех, кому выпало великое, но достижимое счастье найти свое место в жизни. К одним это пришло сразу, другие искали его трудно, порой мучительно, но все-таки находили.

Не случайно серию открывает рассказ Веры Кетлинской «Зрелость». Именно это качество объединяет героев всех книг, определяет их поступки, всю линию поведения, сражались ли они на войне, или помогали устанавливать Советскую власть в Донбассе, как герой повести Т. Печерниковой «Сын шахтера», или участвовали в биологической экспедиции, как герои книги А. Шастина «Пять цветов августа».

Им пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать лет. Но наивно думать, что зрелость — это возрастной порог, переступив который мы становимся мудрее. Можно прожить всю жизнь, но не понять и малой толики из того, что называется смыслом жизни. Напрасно надеяться, что с течением времени все придет само по себе: и знания, и опыт, и мужество. Человеку дается только одна жизнь, и нельзя, чтобы лучшие годы проходили в осторожном ожидании чужих слов и поступков.

Дела человека — вот мерило его зрелости. Можно понять ошибку, совершенную в горячке поиска, но нельзя простить бездеятельность.

И сегодня на земле есть великое множество дел, которыми мы будем отвечать перед следующим поколением. Помните об этом.

Ему трудно было припомнить, когда пришло это новое ощущение. Может быть, в тот ветреный весенний день, когда он подъезжал на грузовике к Ленинграду, ожидая, что вот сейчас, после двух лет разлуки, перед ним распахнется все, что дорого и любимо с детства. В нем оживал прежний мальчишка, стремительный и неуравновешенный, готовый действовать очертя голову, влюбленный до потери сознания и дерзкий до безрассудства, мальчишка, который покинул родной дом в июле 1941 года, полный надежд, честолюбивых мечтаний о славе и бурного отчаяния из-за того, что не смог вызвать Вику на вокзал… Да, тот мальчишка оживал в нем так же быстро, как приближались знакомые пригородные места, но именно поэтому он впервые ощутил, что очень изменился. Посланные с ним бойцы — новобранцы последнего пополнения — ловили каждое слово опытного обстрелянного лейтенанта, с ними он и сам впервые осознал себя таким, и все было правдой — он владел собой и ни на минуту не забыл о задании, которое надо выполнить в городе, хотя в городе его неудержимо притягивал один дом из всех тысяч домов, одна квартира из сотни квартир — нет, не та, где он жил, а другая, напротив, где он вечно забывал то учебник, то кепку.

Машина уже неслась по городским улицам. Разбомбленный дом… дыры от снарядов в стенах… выбитые стекла… заколоченные фанерой окна и витрины…

Его не поражали следы разрушений. Их было даже меньше, чем он представлял себе там, вдали, за кольцом блокады. Разве он не приходил в ярость от страшной ненависти, злобы и горя, когда думал тысячи раз все о том же — о родном городе, о любимых людях, стиснутых тисками жесточайшей, небывалой осады?

Его поразила тишина безлюдных улиц, мерная поступь редких прохожих, сосредоточенная замкнутость их лиц — как будто все они знали что-то очень важное, чего не знает никто другой.

С уважением, с дрожью сострадания он отмечал уже обветшалые, ржавые баррикады, зоркие глазки бойниц в нижних этажах домов, девушек-милиционеров в белых перчатках, скупыми взмахами палочки направляющих нечастое движение машин и трамваев с простреленными стеклами… Он не узнавал свой родной город — так строг и спокойно суров был его новый, военный облик. И тогда он вдруг испугался, что не узнает ни матери, ни отца, ни Вики, что они тоже будут совсем иными и не будут знать, о чем говорить с прежним мальчишкой, ворвавшимся в их новое бытие из полузабытого, призрачного далека…

В памяти сразу встали все коротенькие неразборчивые письма Вики, и он с ужасом понял, что не знает о ней ничего. Какая она? Он ее помнил так, как помнят самого любимого в мире человека, — во всех подробностях, зная неповторимую прелесть ее лица, ее небольших серых глаз, обведенных темными, мохнатыми ресницами, ее забавных косичек школьницы, ее испачканных чернилами пугливых рук, — зная во всех подробностях, но никогда не умея увидеть ее с фотографической точностью, всю целиком… Вот мать он помнил. Стоило захотеть, и она вставала перед глазами точно такая, какою была на самом деле. И отец тоже. Даже его насмешливый голос звучал в ушах, будто он тут, рядом. Смешно, любого из товарищей по школе он помнил ясно, словно они и теперь постоянно торчали у него перед глазами. Он помнил и мать Вики с ее недоверчиво изучающим взглядом, с ее манерой неожиданно входить в комнату и смущаться оттого, что вошла, и драчливых братишек Вики, которых он ненавидел за то, что они вечно путались под ногами. Всех он помнил, всех, а ее лицо расплывалось, все подробности его никак не соединялись в целое. А вдруг он не узнает ее?