Вера Кетлинская - Вечер. Окна. Люди

Книга, которую вы взяли в руки и, надеюсь, дочитаете до конца, — необычная для меня книга. Но кто сказал, что новое произведение писателя должно быть похоже на предыдущее?! Это было бы попросту скучно, а кроме того, означало бы, что автор остановился в своем развитии, топчется на одном месте, то есть произошло худшее, что может случиться с писателем!

С первых же страниц вы, наверное, почувствуете настроение и ход мыслей автора, потому что в этой несколько странной книге я говорю с читателями «в открытую», ввожу их в круг своих раздумий и колебаний, борьбы с самой собой и с напором новых веяний, в существо внутренних споров и решений, которые сопровождают наш труд, но обычно остаются за пределами наших книг. В старину писателей называли сочинителями, однако мы не просто «сочиняем» сюжеты и образы, а пишем, когда не можем не писать, когда тема жжет душу. У меня была душевная потребность написать книгу именно так, как я написала, а решиться на это мне помогли сами читатели. Сколько я ни встречалась с ними, особенно с молодыми читателями, я всегда ощущала их интерес к тому, как работает писатель, почему он выбирает именно таких героев, а не других, почему и как возникает та или иная тема — короче говоря, как рождается книга. А рождается она из внутреннего мира автора, из его мироощущения и жизненного опыта. Даже при общности мировоззрения и задач восприятие людей и событий, интересы и опыт у каждого писателя индивидуальны и неповторимы.

В одной из глав вы прочитаете такие строки:

«Пока молод, за твоими удалыми плечами — никого и ничего. Тебе мало дела до прошлого, мир населен молодыми, время начинает свой отсчет сегодня. Чувство истории дается зрелостью и причастностью к событиям истории. Начинаешь понимать усилия тех, кто был до тебя, и видишь место своего поколения в общей цепочке движения…»

Прожила я уже немало, а выпало на долю моего поколения предостаточно больших и потрясающих событий, это и определило, каковы мы и чем дышим. Это определило и конструкцию моей книги — сочетание прошлого с сегодняшним, путешествия в историю и откровенный рассказ о том, что я чувствую и думаю за своим рабочим столом.

Некоторые люди допытываются — как определить жанр этой книги. Право, не знаю, да и значения таким определениям не придаю. Даже главы, в которых я рассказываю о годах, когда формировалось мое поколение, и о собственной ранней юности, я не могу назвать ни мемуарами, ни автобиографическим романом. Я старалась написать о в р е м е н и и л ю д я х, меня взрастивших, благодаря им сложилась и моя писательская сущность. Я ввела в центр повествования девочку, начинавшую жить в те удивительные годы, потому что я ее хорошо знаю, хотя и вглядываюсь в нее издалека, сама порой удивляясь. Но что было, то было.

Нужно ли такое повествование сегодняшним читателям? Заинтересует ли оно нынешних молодых людей, во многом совсем иных? Ответят на эти вопросы сами читатели. Я же уверена, что нельзя жить «Иванами, не помнящими родства». Нельзя и нам, вступившим в жизнь в первые годы революции, когда наши корни непосредственно уходили в дореволюционное прошлое. Тем более нельзя сегодняшним молодым людям, что бы они о себе ни думали — их корни уходят в советскую почву, насыщенную всеми соками небывалых по напряженности десятилетий, и они обеднят, обокрадут самих себя, если не разберутся, что же они наследуют, что призваны продолжить, а что — улучшить, изменить, наполнить новым современным содержанием…

В юности от отцов легко отмахиваются, о них часто забывают, потому что смотрят вперед, в собственное будущее. Но бывает, что такое отмахивание становится н е б л а г о р о д н ы м, а благородство — одна из тех непреходящих ценностей, что человеку нужней любого благополучия. Только с чистой совестью дышится полной грудью.

Хотелось бы донести до молодых читателей и такую лукавую мысль: время летит быстро, только что, кажется, ты был молод а уже теснятся за тобою новые молодые, для них ты дяденька или тетенька, ты уже сам — отец (или мать), подрастает у тебя самостоятельный человечек, ты его только что кормил с ложечки а вот он уже в школе, и оторвался от дома, и другим говорит — мои предки… Взаимопроникновение и взаимосвязь поколений — великая тайна, как переливается из взрослой души в детскую понимание или неосознанное, но твердое ощущение «что такое хорошо и что такое плохо», объяснить трудно, в каждом случае это происходит по-своему. Но в любом случае тебе хочется чтобы юные восприняли те духовные ценности, которыми ты владеешь не отмахнулись от тебя с молодым самодовольством, если надо, защитили тебя от напраслины, если ты отдаешься душой любимому делу — не предали его, не забросили, а продолжили… Но, для того чтобы вложить все это в души тех, кто идет за тобою вслед присмотрись к самому себе: ну а сам-то ты каков? Сам — воспринимаешь, не отмахиваешься, защищаешь, не предаешь, бережно подхватываешь сделанное до тебя?..

Вот, указывается, как можно повернуть разговор о еще не прочитанной книге! А теперь я прошу читателей обо всем этом забыть и просто читать, если покажется интересно.

Вера Кетлинская

Как бы ни был ярок и долог день, настает вечер.

…Мальчуган в матроске стоит на каменном спуске к воде и смотрит, как огненно сияют слоистые, вытянутые в длину облака за Петропавловской крепостью. «Ну пойдем, — тянет его мать, — вот и солнышко спать пошло». Мальчуган топает сапожком, мальчуган кричит: «Не надо! Пусть не уходит! Не хочу!»

…Сколько людей собралось в зале, все улыбаются и рукоплещут, когда из почетного кресла, где он сидел у всех на виду, неловко поднимается седой человек, обходит на негнущихся ногах подаренный ему телевизор и останавливается у трибуны. Впервые он слушал о себе только хорошее, его благодарили за многолетний труд, за энергию, за подготовку смены; он слушал, и вспоминал, и заново переживал то одно, то другое… Теперь надо благодарить самому и прощаться, а он смотрит на знакомые лица и вдруг представляет себе завтрашнее утро, когда незачем будет вставать, и бездельный день, и вечер у телевизора, и за этим днем — вереницу таких же дней… Он стоит онемелый, сразу ссутулившийся, тоненький вопль так и рвется: не хочу! — рвется и не вырывается наружу, а звенит где-то внутри, пока седой человек коротко и достойно говорит нужные слова…