Аркадий Первенцев - Матросы

— Это, старшина, тоже боевая операция, — сказал директор и вытер пот. — И, как любая боевая операция, требует знаний и хладнокровия. Приглашаю на перекур. Домой я вас на машине отправлю. Ишь какой чистенький! И в отпуску сами стираете?

— Э нет, товарищ директор. Сестренка и мамаша разве разрешат. Начни сам стирать — обида…

Кирилл Иванович взял Петра под руку, и они пошли по узкой аллее туи.

— Объясните мне, пожалуйста, что такое шкафут. Всякая ли палуба шкафут и всякий ли шкафут палуба? И второе, поскольку вы сигнальщик: почему у вас такая старина? При Петре флагами разговаривали — понятно, радио не было. А теперь, когда созрела такая техника, почему флажную сигнализацию не отменят? Отсталость! Поверьте мне, отсталость!.. Мне, как механизатору, тем более все это понятно. Начни-ка я флажками приказания отмахивать полевым бригадам — вот и готов объект для «Крокодила»…

Из кабинета, узкой клетушки с одним окном, видны были вечнозеленые туи и кормушка с воркующими возле нее голубями-дикарями.

— Кабинет у меня плохонький, зато вид — природа и голуби. Раньше я сидел там, где сейчас бухгалтерия. Окна выходили во двор усадьбы. Сидел как на иголках. Технику на моих глазах мордовали. Ужасно! Никогда нервы не отдыхали. А теперь вот еще придумали взаимопомощь. За себя и за других отвечай. Объявился у закубанцев урожай, и табак выдул в полтора человеческих роста. Для них хорошо, а тебе лишняя забота. — Директор предложил папиросу. — Приходится болеть дважды за то самое зелье, которым мы себя травим… — Он чиркнул спичкой и, перегнув изрядно располневшее туловище, поднес огонек к папиросе, зажатой на излом в смуглых пальцах старшины. — Только один градус ниже нуля, и можете заказывать панихиду всем неубранным плантациям. Зрелище страшное! Вчера зеленый лес, коня и всадника не видно, а сегодня, смотришь, беловатая изморозь, почерневшие и сникшие листья, и стебли, как палки.

— Почему же допускают до такого безобразия?

— А руки где? План дают во-о, на сто страниц, а убирать некому. К тому же так повелось, что за табак руководителей меньше ругают, чем за хлеб. Сколько тысяч пудов высокосортных «трапезундов» бросали кошке под хвост! Труды колхозников пропадали. Вот в этом году и маневрируем техникой.

— Себе не в ущерб?

— Государству видней, — уклончиво ответил директор.

— А вы не государство?

Кирилл Иванович загасил в пальцах недокуренную папироску, созвонился с кем-то по телефону, подписал красными чернилами несколько бумажек, принесенных в потрепанной папке главным бухгалтером: сизоватый нос бухгалтера, если верить народным приметам, разоблачал близкое знакомство с добротной виноградной самогонкой.

— Все употребляют ее, грешную, — сказал директор после ухода бухгалтера.. — Только каждый по-своему подводит под выпивку базу. Спрашивал этого служителя двойной итальянской счетной системы: зачем пьешь? Ответил: «Культурно развлекаюсь, товарищ директор». У него база — борьба за культуру. Пойди разубеди его. А деловые качества у этого сизого носа отличнейшие. Недаром говорят, что алкоголю подвержены в большинстве случаев талантливые люди. Утверждение, конечно, парадоксальное, но доля правды есть. Имею в виду, конечно, не каких-нибудь там копеечников-иноземцев, им жадность мешает пить, а наших русских соотечественников.

Петр, не перебивая, слушал, этого не так уж пожилого, но достаточно пожившего человека, и по привычке, чисто старшинской, определял, что за человек сидит перед ним. Попадись к нему на корабль вот такой новичок, он бы знал, что с ним делать, чему учить и от какой дури отучивать. А тут молчи и дышь, будет барыш.

От него, расплывшегося телесами, словоохотливого человека, зависит судьба колхозного урожая, а следовательно, судьба колхозника, стало быть, и его, Петра Архипенко, семьи.

Техника на усадьбе не ухожена, это сразу заметил Петр, привыкший на корабле за полсотни метров замечать чуточку тронутую коррозией задрайку; в кабинете грязно, много мух, стекла давно не мыты.

Спросил, как используется техника. Директор оживился:

— Вы правы, уборочная техника у нас работает позорно мало. Комбайн! Отработал месяц, максимум полтора, а дальше? На прикол. Их моют дожди, засыпает их пыль, и ветер колышет над ними ковыль! — Он подошел к карте европейской части СССР, и его ладони легли на степные районы кубанской Приазовщины и правобережного Задонья. — Здесь раньше созревают колосовые. Мы собираем комбайновые агрегаты, организуем тылы и начинаем. Создается фронт уборки, сплошной режущий аппарат. — Пальцы директора зашевелились, делая стригущие движения. Кисти рук поползли вверх по карте. — Сотни комбайнов движутся фронтом, неважно, в какие районы, в какие области. Только зашелестело своими усиками созревшее зерно — и тут как тут, будьте любезны, подошли самоходные комбайны, сплошной фронт режущих активных аппаратов. Комбайновый парк используется на всю мощность! Представьте себе картину: превосходные наши комбайны кинуты в жаркое дело без существующих ныне территориальных ограничителей… А? Каково?

— Мне думается, Кирилл Иванович, все это хорошо. Только земля ведь не море. Там вышел за боны и пошел каким угодно строем. А вот вы сегодня бегали с накладными в руках. Вы их не подписали, своего горючего в запас не дали, а при общем фронте…

— Рассчитать! Единый государственный план!

— План-то план, а возьмем того же Камышева. Сейчас он колхозников вам дает. Почему? Ваши машины работают на его поле. А когда потребуют у него рабочие руки для Рязанской области, что он тогда запоет? Какую арию?

— Надо ему доказать: выгода государства есть выгода каждого советского человека. Может быть, специальные комбайновые части создать, чтобы полностью использовать технику… Чтобы уборка, страда проходила весело, ну, как… как… «полька-бабочка»!

— «Полька-бабочка»? — Петр с недоумением посмотрел на Кирилла Ивановича. Очень уж странными показались ему эти легковесные слова.

— Вас смущает «полька-бабочка»? Танец такой есть. Популярный. Комсомольцами мы его здорово отплясывали. Берешь это девчинку как бы под крылышко, вот так… и пошло-поехало. Только юбчонки развеваются… Почему вы угрюмо помалкиваете?

— Соображаю, — Петр уклонился от прямого ответа. — Идет, к примеру, эсминец в шторм, любо поглядеть, словно падеспань танцует, боком идет, на сорок градусов креном, волна его лижет, целует, моет. Летит, как птица. А загляните на корабль: все падает, никто не может удержаться в вертикальном положении, леера под руками трещат, в кубриках не знают, где подволок, где палуба. А с берега — «полька-бабочка»!

— Ну, вы, вероятно, меня неправильно поняли. Я не преуменьшаю трудностей, затрат человеческой энергии…