Аркадий Первенцев - Матросы

Парень в капелюхе своими комплиментами доставил Катюше лишние страдания. Она краснела, отмахивалась от настойчивых приглашений «сходить в кино на веселую картину», спешила домой. Ужинала, ложилась лицом к стенке.

Однажды Галочка встретила шедшую к ним Аннушку, требовательно остановила ее.

— Что же вы все молчите? — Галочка захлебнулась от гневных слез. — Если вам Катюша не дорога, то найдутся люди, найдутся…

— Успокойся, Галя, — спокойно прервала ее Аннушка. — Не понимаю, на что ты намекаешь…

— Не надо, не надо. Что вы хитрите! Мне все рассказала Тома…

— Ах она старая сплетница! — не удержалась Аннушка. — Ей бы только сплетни по дворам разносить, людей из колеи выбивать… — Она гладила плечи Галочки и постепенно выпытывала у нее все подробности разговора с Томой. Хитрить теперь не годилось. Вездесущая буфетчица досконально посвятила Галочку во все свои предположения.

— Ладно, узнала, и хорошо. Утри слезы. Ну перестань хныкать! Скажи-ка лучше, отец не знает?

— Нет… Я запретила тете Томе говорить папе, — быстро вытерев слезы, сказала Галочка.

— Ой, так и запретила? Послушает она тебя.

— Я предупредила ее… — в словах Галочки как бы плеснулось негодующее и опасное пламя.

И у Аннушки будто открылись глаза. Совсем другая стояла перед ней девчонка, сильная, с гордым поставом головы.

— Да ты же выросла, — ахнула Аннушка, — девушкой стала…

— Ладно, — строго остановила ее Галочка. — Вы все ходите вокруг да около. А я не могу. Если хотите знать, я уже написала… Вадиму. Он честный. Хороший. Я написала ему все, и он найдет случай и пристыдит…

Тут она не выдержала и разрыдалась.

— Девочка, девочка. — Аннушка вела Галочку к дому. — Перестань, глупая. Такая уж наша женская судьба. Все обойдется. Написала и написала. Письма-то теперь не вернешь. Ящики-то железные. Мешки-то на почте с пломбами. Но каши маслом не испортишь. Решила — и ладно. Одной-то рукой и узла не завяжешь…

Письмо Галочки до глубины души взволновало Вадима. Ему впервые довелось встретиться с чем-то неожиданным и мерзким. Почему Борис промолчал, утаил от него? Раньше он бретерски похвалялся своими легкими победами над женщинами, смаковал подробности, в чем-то лгал, в чем-то ерничал. О Кате он ни разу не говорил, будто ее и не существовало на свете. Обиженный, задетый за живое и достаточно униженный, чтобы накалить себя для предстоящего объяснения, Вадим шел к условленному месту, на набережную, ко львам Адмиралтейского спуска.

В Ленинграде, как всегда, трудно ложилась зима. Синоптики училища самым подробнейшим образом разъясняли, как и почему это происходит, вводили слушателей в законы циклонов и антициклонов, температурных колебаний, указывали на значение полюсов и теплых океанских течений. Везде установлены точные законы, начертаны карты, рассчитаны формулы и даже предсказания. Человеческие отношения, что бы ни говорилось на этот счет и какие бы лекции ни читались, подчинены, к сожалению, бесконтрольной силе стихии. Как удачно началось его знакомство с Катюшей! Какие перспективы рисовал Вадим в своем юношеском воображении! Монголочка из Севастополя пленила его, сковала, отняла дар речи. И тут возьми и появись речистый Борис, знаток любовных дел, умеющий заворожить самое стойкое женское сердце. И как это ему удается?

Город насупился, намок и вполне отвечал мрачному настроению курсанта. Фонари горели впустую, все равно ни шута не видно. Только пунктирные линии, как точки из азбуки Морзе, обозначались и терялись вдали.

В наглухо застегнутой шинели, в барашковой шапке и шерстяных носках Вадим не чувствовал ни холода, ни сырости. По привычке прикасаясь левой ладонью к плоскому палашу, он неторопливо спустился по гранитным ступеням. Нева, казалось, глубоко дышала, выкатывая могучие воды к Балтике. Уровень за неделю заметно поднялся. Мост стал ниже. В тумане утонули Ростральные колонны — первые маяки петровских шкиперов.

Ленинград поднимался перед Вадимом во всей своей красоте, независимой от дождей или туманов. С таким городом хочется долго оставаться наедине, ощущать его душой и телом, раздумывать. Приятно сознавать преданность большой и сильной Родине именно здесь, в городе Ленина. Во время войны народ встал стеной, не позволил ни захватить его, ни развалить. Не упали дворцы и храмы, мосты и здания, заводы и училища — все, что создавали талантливые руки и ясный ум трудолюбивой, упорной и героической России.

Ганецкий появился незаметно:

— Мечтаете, курсант!

— Так неожиданно… — Вадим вздрогнул.

— Нервы? Рановато для вашего цветущего возраста! Здравствуй, Вадик! Итак, ты мечтал, как всегда.

— Да. Снова проникся романтикой нашего города, — казалось, он утверждал свою точку зрения в давно начатом ими споре.

Они пошли вдоль набережной, по течению реки.

— Почему ты издеваешься над романтикой? — спросил Вадим, еще не зная, как начать объяснение.

— Не надо хитрить, Вадик. Когда ты позвал меня, старшего товарища, у тебя был слишком строгий вид для беспредметного спора о романтике.

— Может быть, этот спор поможет мне подойти к непосредственному делу, — буркнул Вадим.

— Ага, я угадал! Что ж, подождем, не спешу. А на твой вопрос отвечаю: время романтики прошло…

— Ты не прав. Уж кто-кто, а мы по самой своей профессии предназначены для романтики.

— Я люблю смотреть на вещи реально, — сказал Ганецкий. — Мы целиком и полностью вступили в мир грубых материалистических отношений.

Они подошли к закрытой на зиму пристани речных катеров. Туман понемногу расходился. Яснее обрисовывались контуры Исаакиевского собора, зданий бывших сената и синода и памятника Петру.

— Ты начисто отметаешь романтику?

— Лично для себя — да.

— Скучно.

— Романтика, очевидно, до поры до времени сохранится, — немного подумав, заметил Ганецкий, — сохранится для людей экзальтированных… непрактичных… К ним я не принадлежу.

— Разъясни свою мысль.

— Видишь ли, романтика, если ее прямолинейно понимать, может даже повредить общему делу.

— А романтика подвига?

— Ну и что же?.. — Борис не спеша вытащил пачку папирос, закурил. — Подвиг является завершающим моментом целого комплекса материалистических предпосылок…

— Точнее?

— Чтобы совершить подвиг, надо — имея в виду, например, мою узкую специальность корабельного артиллериста — учиться морскому делу и машинной войне. Учиться нудно, утомительно, до головной боли. Надо знать автоматику, систему управления артиллерийским огнем, точно рассчитывать, безусловно доверять скучным и умным неодушевленным приборам, а не собственной романтической интуиции. Надо доверять своему подчиненному, матросу-комендору, фигуре совсем не романтической, иногда травящей на эти точные приборы съеденным флотским борщом и пловом.